Царствование Ивана III (рис. 76)подробно освещено во многих летописях — как промосковских, так и антимосковских. Среди них особняком стоит Ермолинская, названная так по имени ее заказчика и первого владельца Василия Ермолина, строительного подрядчика во времена указанного царствования. Он оказался очевидцем многих событий, а на страницах летописи, названной по его имени, велел отразить не только хронологию той бурной эпохи, но и собственную строительную деятельность (откуда нам известно до мельчайших подробностей: что, когда и как строилось, например, на Москве). О воцарении великого собирателя Руси и создателя мощной Российской державы здесь говорится скупо и буднично: [1462 год] “Преставися князь великии Василеи Васильевичь и погребенъ бысть въ церкви архаггела [так!] Михаила на Москве. И седе по немъ на великомъ княжении по его благословению сынъ его стареишии, князь великии Иванъ...”

И далее более чем сорокалетнее царствование Ивана III освещается во всех подробностях и деталях. Казалось бы, ничего не упущено, все попало в поле зрения летописца. Но нет — остается очень много недоговоренностей и неясностей, иногда приходится читать между строк. Не в последнюю очередь это касается семейной жизни нового царя и его сложных отношений с многочисленной родней. Первой женой царяь Ивана стала княжна Мария Тверская. Брак преследовал прежде всего политическую цель — окончательное замирение строптивой Твери и нейтрализацию ее великокняжеских амбиций. Венчание молодых состоялось, когда жениху было всего двенадцать лет (о возрасте невесты летописи умалчивают, но, надо полагать, старше суженого она никак не была). Через пять лет родился первенец, названный в честь отца Иваном. Вскоре он стал официальным престолонаследником и получил династическое прибавление к своему имени — Молодой.

Однако заговор был раскрыт (не обошлось, как всегда, без "стукачей"). Потенциальные исполнители были четвертованы на льду Москвы-реки (некоторым в виде особой милости было позволено отрубить только головы). Несколько женщин из окружения царицы, коим вменялось колдовство с целью извести законного наследника, утопили в проруби, царевича Василия посадили под стражу, а главную вдохновительницу заговора — царицу Софью — прогнали из Кремля — с глаз долой. Но царь Иван, видимо, позабыл, что имеет дело не с совестливой русской женщиной, а с беспринципной византийкой и хитроумной гречанкой.

Во ту же пору случилось страшное видение и у Савватия Соловецкого: оказавшись по делам монастыря в Новгороде и попав на пир в терем Марфы Борецкой, он вдруг увидел бояр, сидевших за столом, безголовыми, и предсказал их скорую гибель. Рядовые новгородцы не желали сражаться за неправое дело, и не считали Москву смертельным врагом: их гнали в бой насильно и путем устрашения: "А новгородские посадники, и тысяцкие, и с купцами, и с житьими людьми, и мастера всякие или, проще сказать, плотники и гончары, и прочие, которые отродясь на лошади не сидели и в мыслях у которых того не бывало, чтобы руку поднять на великого князя, — всех их те изменники силой погнали, а кто не желал выходить на бой, тех они сами грабили и убивали, а иных в реку Волхов бросали…"

Именно поэтому в новгородской эпопее пассионарное воодушевление москвичей, которое переломило апатию во много раз превосходящего большинства новгородцев. Последние думали прежде всего о своей мошне, первые — об интересах Родины. Во всех летописях с разными подробностями описывается знаменитая битва на реке Шелони 14 июля 1471 года, где немногочисленная московская рать под водительством князя-пассионария Данилы Холмского на голову разгромила многократно превосходящее ее новгородское ополчение. Карамзин суммировал рассказы различных летописей в общую впечатляющую картину (6-й том, целиком посвященный царствованию Иоанна IV, многими признавался лучшим во всей 12-томной “Истории Государства Российского):

Победоносный клич “Москва! Москва!”, прозвучавший впервые на Шелони, на долгие стал главенствующим на всей необъятной территории новой и разрастающейся вширь России. А пока что великому государю Ивану Васильевичу приходилось железной рукой бороться на два фронта: изнутри державу расшатывали удельные князья и новгородские сепаратисты, извне непрерывно досаждали традиционные вороги Руси и в первую очередь — татары. Каково приходилось во ту пору русским людям поведано в бесхитростном рассказе Афанасия Никитина, предпринявшего свое беспримерное “хождение за три моря” в Индию как раз в то самое время, когда Иоанн вступил в смертельную схватку с Марфой Посадницей (и до татар у него еще не доходили руки):

Отвлекаясь от общей линии рассказа о царствовании Ивана III, нельзя не подивиться и дальнейшему повествованию Афанасия Никитина — хотя бы потому, что его знаменитое “Хождение” — вовсе не отдельная и самостоятельная книга, а органические летописные вставки: наиболее ранние тексты включены в Софийскую вторую и Львовскую летописи. Русские люди всегда стремились открыть для себя иные миры и сами всегда были открыты для остального мира. Поэтому так живо и по сей день читаются откровения Афанасьева дневника (как будто видишь “чудеса Индии” собственными глазами:

Конец общеизвестен — он воодушевленно описан во всех летописях того времени. В Типографской летописи про то сказывается так: "Тогда-то и свершилось преславное чудо пречистой Богородицы: когда наши отступали от берега, татары, думая, что русские уступают им берег, чтобы с ними сражаться, одержимые страхом, побежали. (Софийская певая летопись добавляет: "ведь были татары нагие и босые, ободрались все"). В заключение пафос летописца достигает апогея:

Победа над Ордой видится летописцу в живом контексте всемирной истории и теснейшим образом увязываются с общей судьбой славянства, когда после взятия Константинополя турками в мае 1453 года у православного мира осталась последняя надежда — Россия.

Именно в царствование Ивана III окончательно оформилась объединительная — во всероссийском и всемирном масштабе — национальная идея: "Москва — третий Рим". Символично и знаменательно, что родилась она не на берегах Москвы-реки, а во Пскове — одном из главных гнезд российского сепаратизма. Сие свидетельствует прежде всего о том, что осознание необходимости общероссийского единения под эгидой Москвы стало повсеместным и проникло во все слои общества. После падения Византийской империи стала очевидна и мессианская роль России — главной наследницы и хранительницы православных традиций. Эту общерусскую идею, которая остается крылатой и по сей день, провозгласил старец и игумен псковского Спасо-Елизарова монастыря Филофей (ок. 1465 — ок. 1542). Впоследствии в специальном послании к великому князю он писал:

В царствование Ивана III, Россия пережила и серьезнейшее идеологическое потрясение, когда в Новгороде, а затем и в Москве, подобно заразе, распространилась так называемая ересь жидовствующих, охватившая самые различные слои русского люда. Борьба с ересью потребовала мобилизации всех духовных сил лучших представителей православной церкви, что было особенно трудно, так как поначалу на закордонную пустышку клюнул и отнесся к ней не без благосклонности сам Великий князь Московский Иван III. По счастию, Государь всея Руси был быстро образумлен и направлен на путь истинный главным ниспровергателем ереси “жидовствующих” Иосифом Волоцким (1439/40—1515).

А начиналось все просто и невинно. Находясь под непрекращающимся давлением Москвы и изнемогая от внутренних противоречий, одна из антимосковских группировок, ориентировавшихся на Литву, пригласила в 1470 г. в Новгород литовского князя Михаила Олельковича. В его свите прибыл и ученый иудей-караим по имени Схария (Захарий Скара). Князь Михаил вскоре возвратился домой, а Схария не только остался, но и пригласил из Литвы еще двух ученых евреев. Вместе они-то и развернули в Новгороде тайную еретическую пропаганду — сначала среди православного духовенства, а затем и среди мирян, загипнотизировав всех своими пророчествами и посулами.

Вот как звучит та же история в гневном и обличительном слове преподобного Иосифа Волоцкого, посвятившего ереси жидовствующих объемистый полемический трактат под названием “Просветитель” (фрагмент приводится в каноническом церковном переводе):

И православные новгородцы, а вслед за ними и москвичи, досель слыхом не слыхавшие ни о какой талмудической или каббалистической премудрости, с ходу отказывались от символа веры и догмата Святой Троицы (по иудаистическим канонам признается только Бог-отец — Яхве; Христос же был простым смертным, поделом распятым, истлевшим и никогда не воскресавшим; ну а Святой Дух — всего лишь “сотрясение воздуха”, то есть дыхание). Это только один из шестнадцати еретических тезисов, отстаиваемых “жидовствующими”, которые были подвергнуты беспощадной критике Иосифом Волоцким в его “Просветителе”. Безусловно, богословско-схоластичекая сторона религиозной крамолы играла при этом далеко не последнюю роль:

Так в общих чертах излагалась история ерисиарха в литературе вплоть до ХХ века. Исследователи опирались на данные, содержащиеся в церковных документах XV столетия и сочинениях Иосифа Волоцкого, коим нельзя не доверять. Однако сравнительно недавно в научный оборот были введены факты, проливающие новый свет на биографию Схарии (подробное изложение этого вопроса и ссылки на труднодоступные источники, опубликованные в малотиражных периферийных изданиях, можно найти в книге: В.В. Кожинов. История Руси и русского слова М., 1999. С. 432—440). Согласно обнаруженным документам, Захарий Схария (точное имя Заккария-Схария) был сыном богатого и знатного генуэзского торговца, обосновавшегося на Таманском полуострове и вступившего в брак с черкесской княжной. Генуэзцы до вытеснения их турками-османами занимали прочные позиции в Крыму, на противолежащем Таманском полуострове, побережье Черного и Азовского морей, где они воздвигали крепости (их остнки до сих пор сохранились), основывали фактории, успешно торговали с пестрым и многоязычным населением, плели политические интриги и даже участвовали в Куликовской битве на стороне Мамая.

Противоречат ли новые данные ранее бытовавшим представлениям об источниках и вдохновителях русских “жидовствующих”? Вряд ли — скорее, они конкретизируют ситуацию. Хотя караимы и представляют собой небольшую тюркоязычную народность, исповедующую упрощенный иудаизм, — во мнении непосвященных или же слабо разбирающихся в этнических. лингвистических и религиозных тонкостях караимстово — это прежде всего еврейство, а потом уже все остальное. Кроме того, хорошо известно. что среди генуэзских купцов, банкиров и ростовщиков было множество евреев, принявших христианство или же тайно исповедовавших иудаизм. Имеются данные (не всеми однако поддерживаемые), что сыном именно такого генуэзского еврея был Христофор Колумб, деятельность которого, кстати, начиналась примерно в то же самое время, что и деятельность Схарии. Но кем бы ни был Схария так сказать по крови — не подлежит сомнению его интерес и глубокие познания в иудейской догматике, астрологии и каббалистике. Потому-то в русских письмах и грамотах его совершенно обосновано именуют “евреянином” и “жидовином”. И еще Таманским князем — откуда и его возможности прямого, хотя и письменного, общения с представителями царской фамилии. Известно, что под его непосредственное влияние попала Елена Волошанка — дочь Молдавского господаря и супруга наследника престола, рано умершего Ивана Молодого — сына от первого брака Ивана III.

Русские летописи с разными подробностями уделяют пристальное внимание этому — одному из самых потрясающих — событию в идеологической жизни средневековой Руси. Суров, лаконичен и одновременно ёмок Мазуринский летописец:

Что касается якобы ругательного слова “жид”, то ничего обидного, уничижительного в нем нет. Слово “еврей” долгое время использовалось лишь в церковнославянском языке как переводное из греческого, а в народном и беллетристическом обиходе употреблялся его эквивалент “жид” — тоже переводное слово, но заимствованное через западноевропейские (предположительно — романские) языки. Дабы убедиться в сказанном достаточно открыть на соответствующих страницах 5-й том “Словаря русского языка XI—XVII вв.” (М., 1978) или же классические произведения Пушкина (например, “Скупой рыцарь”), Гоголя (например, “Тарас Бульба”) или Лескова (например, “Жидовская кувырколегия”). Лишь в ХХ веке слово приобрело оскорбительный оттенок.

Личность Ивана Грозного (рис. 78), малолеткой заступившего на российский престол после скоропостижной смерти отца — Василия III, и по сей день продолжает будоражить умы ученого и неученого люда. Его колоритная фигура по-прежнему возвышается среди бесчисленной вереницы всех прочих субъектов мировой и русской истории, а его бурная и жестокая деятельность все также не может получить однозначной оценки. Новейшая монография специалиста-историка Б.Н. Флори, посвященная Ивану Грозному (вышла в 1999 году в серии "Жизнь замечательных людей"), завершается несколько необычным для профессионального ученого пассажем: "Приходится честно сказать читателю, что на вопрос об историческом значении деятельности Ивана IV мы до сих пор не имеем окончательного ответа. Остается лишь надеяться, что его могут принести труды новых поколений исследователей". Вот так! Дописались, так сказать…

Мало кто из царей удостоился подобных плачей. Уже в ХХ веке среди гребенских казаков был записан другой плач, в котором содержится прямое обращение к Ивану Грозному, призыв к царю, чтобы встал он из гроба и вернулся назад на землю, где без него нарушился порядок:

Налицо полная нестыковка стереотипа, созданного историками, и представлениями, сохранившимися в народной памяти. Сразу же добавим: мнение летописцев также в основном совпадает с народным образом. В чем же дело? Почему столь значительные расхождения в подходах и оценках? Причина здесь одна: кажущаяся жестокость правления Ивана Грозного, сопровождавшегося массовыми репрессиями и многочисленными казнями, что якобы вскоре привело к разорению страны и распространению смуты. Так ли это? Казалось бы, специалисты должны делать подобные выводы, как говорится, с цифрами в руках. Но все дело в том, что и цифры и факты свидетельствуют об обратном.

Историки-профессионалы давно подсчитали, что всего за время царствования Ивана Грозного было репрессировано и казнено разными способами от трех до четырех тысяч человек. Такие подсчеты имеют под собой совершенно бесспорную основу — поминальные списки (синодики), куда (кстати, по личному указанию самого царя) тщательно заносились имена всех убиенных и замученных. Нет оснований полагать, что, скажем, при Иване III безвинных жертв было меньше чем при Иване IV: недаром дед был прозван Грозным раньше внука. Не в этом дело — безвинная смерть не имеет оправдания, даже если иметь в виду одного человека.

Обратимся к другим европейским странам. В Англии по приказу короля Генриха VIII (он скончался в 1547 году, когда в далекой России Иван IV венчался на царство) было повешено 72 тысячи бродяг и нищих (сегодня бы сказали — бомжей, ибо почти все они являлись разорившимися крестьянами, лишенными крова и согнанными со своих мест в результате так называемого "огораживания", то есть отчуждения земель с целью их использования для получения капиталистической прибыли). Во время Нидерландской буржуазной революции испанцы истребили около 100 тысяч ни в чем не повинных мирных граждан (из них, по меньшей мере, 11 тысяч на кровавом счету герцога Альбы). Кроме того, в XVI веке по всей Европе продолжала зверствовать инквизиция: по скрупулезным подсчетам самих же инквизиторов, за это время только сожжено на кострах живьем и прилюдно было 28 540 "еретиков и ведьм". Эти цифры, позаимствованные из различных источников, суммарно приводит В.В. Кожинов в уже упоминавшейся книге "История Руси и русского слова" (М., 1999), а также в других своих публикациях. Нельзя не упомянуть и начавшийся в том же веке геноцид индейцев на осваиваемых испанцами и португальцами (а вслед за ними — англичанами и французами) территориях обеих Америк: здесь счет жертв шел уже на миллионы!

За разглагольствованиями о зверствах, учиненных царем Иваном Грозным, как-то забывается о том, что сделал он для укрепления геополитической мощи Российского государства и утверждения его решающей роли на мировой арене. Ведь именно в эту мучительно трудную и трагическую эпоху Россия обрела Сибирь и стала такой, какой ее знают и по сей день. Долгое царствование Ивана Грозного (если вести счет от смерти его отца Василия, он правил свыше полувека, точнее 50 лет и 3 месяца) получило всестороннее освещение в официальном летописании. Существуют даже летописные произведения, посвященные отдельным периодам его правления: например, "Летописец началпа царства царя и великого князя Ивана Васильевича", "Казанский летописец", посвященный взятию столицы Казанского ханства и присоединению его к России. От Ивана Грозного осталась обширная переписка, имеющая высокие литературные достоинства. О времени царя Ивана написано немало мемуаров очевидцев, преимущественно недружелюбно настроенных к нему иностранцев и главного государственного изменника князя Андрея Курбского (рис. 79), бежавшего от царского гнева и перешедшего на службу к польскому королю. Находясь вдали от московских пытошных подвалов под защитой королевских жолнеров, он не только вступил в разоблачительную переписку с государем (рис. 80), но и написал обширный и желчный трактат под названием "История о великом князе Московском".

Сам Иван IV с огромным вниманием и бережением относился к летописанию. Сохранились его собственноручные пометы на полях летописей, которые он читал в разные годы жизни. Особенно царя занимало летописное отображение его собственных деяний и их интерпретация. Именно в царствование Ивана Грозного и наверняка под его идейным руководством был составлен наиболее авторитетный литературно-летописный памятник той эпохи — уже упоминавшаяся выше "Степенная книга", доводящая изложение событий русской истории до конца лета 7068 (то есть до августа 1560 года). По заказу царя Ивана в 1568—1576 годах в Александровской слободе в самый разгар опричнины начал создаваться и грандиозный многотомный Лицевой летописный свод. Над его томами, каждому из которых предстояло стать рукописным шедевром, трудились лучшие переписчики и художники-иллюстраторы.

Овдовев, Елена Глинская стала управлять Московией с помощью фаворита с тройной фамилией — молодого красавца-боярина Ивана Федоровича Овчины-Телепнева-Оболенского, с которым состояла в открытой любовной связи (злые языки уже в те времена шептали, что полюбовник царицы Елены и есть истинный отец Ивана Грозного). Пятилетнее регентство Елены сопровождалось непрерывными боярскими раздорами, в центре которых находилась сама царица и ее фаворит. Против них фрондировали даже собственный дядя Елены — Михаил Васильевич Глинский, которого неблагодарная племянница упрятала в темницу, хотя и была обязана ему всем. В конце концов царицу отравили, ее любовника — схватили, бросили в кремлевский застенок и уморили голодом, а не достигший совершеннолетия Иван попал под жесткую опеку бояр, беззастенчиво поправших его законные права на власть. Позже в письме изменившему другу — князю Андрею Курбскому царь самолично описал подробности тех лет, которые оставили неизгладимый след в его памяти:

Был ли Иван IV пассионарной личностью? Безусловно — да! Однако пассионарность может иметь как положительную, так и отрицательную направленность. Царю Ивану пришлось пройти через оба эти этапа. Сначала его жизнь была на подъеме, на взлете — он как бы парил в вышине, обозревая орлиными очами бескрайние российские просторы и камнем бросался на врагов. Именно в этом порыве он сумел зарядить своей энергией народ и элиту, сподвигнув их на покорение Казанского ханства. Взятие Казани, а вслед за тем и Астрахани, освобождение великой русской реки Волги явилось апафеозом молодого царя, подтвердившее могущество его державы. Летописец с воодушевлением подводил итог славным деяниям государя всея Руси:

Русский летописец объективно относится к обеим сторонам конфликта, отдавая дань уважения мужественным защитникам Казани и высказывая особое уважение татарским женщинам:

Казань пала 2 октября 1552 года. Победители вернулись в Москву. Но с той поры начались беды — поначалу в личной жизни царя, затем они, как чума, распространились по всей стране. 1-го марта 1553 года Иван тяжело заболел. Много дней он находился между жизнью и смертью, не приходя в сознание, бредил и не узнавал близких. Психологи называют подобную критическую ситуацию пограничной. С человеком, который через нее проходит и остается в живых, как правило, происходят сверхъестественные вещи — в его душе может произойти полный переворот. Действительно, на пороге смерти как бы приоткрывается окно в ноосферу, умирающий приобщается к совершенно необычной для него реальности и становится обладателем невиданой доселе информации. Пройдя через пограничную ситацию, пережив клиническую смерть многие становятся ясновидящими и провидцами, получают энергетическую подпидку, совершают непредсказуемые поступки. Последние, к сожалению, могут иметь не только созидательную, но и разрушительную направленность.

Тем временем бояре-олигархи решили взять реванш. Смертельная болезнь ненавистника лишь подтолкнула их, они поторопились поставить крест на еще не умершем царе, и переориентировались не на законного наследника, тогда еще живого Дмитрия, а на царева двоюродного брата Владимира Андреевича Старицкого. Впоследствии Иван Грозный сделает собственноручную приписку на полях официальной летописи: из текста следует, что 12 марта 1553 года в боярской думе произошел "Мятеж велик и шум и речи многия в всех боярех, а не хотят пеленичнику служити", то есть большинство бояр отказалось присягать на верность царевичу-младенцу (пеленичнику). Так оформился открытый боярский заговор, в котором активное участие приняло московское и новгородское духовенство.

Некоторые историки и публицисты пытаются навязать читателям странный вопрос: кто был прав — царь или бояре? Представляется, что лучшим ответом на него могла бы стать история книгопечатания в России, начало которому было положено именно в эпоху Ивана Грозного (не раньше и не позже!), а царь воистину может считаться крестным отцом первой отечественной печатной книги. Напротив, бояре, духовенство и их ближайшее окружение всячески препятствовали осуществлению великого замысла первопечатника Ивана Федорова, преследовали его и травили, сожгли первую русскую типографию, пока, наконец, не вынудили друкаря-подвижника покинуть навсегда Москву. Иван Федоров прекрасно понимал, кто друг ему, а кто враг, о чем самолично поведал в послесловии к львовскому переизданию "Апостола":

Удивительно, но факт: от опричнины практически не осталось никаких документов, не сохранилось и надежных летописных свидетельств. Лишнее подтверждение, что Иванов орден действовал по принципу других тайных обществ. За примерами далеко ходить было не надо: прибалтийскими сопредельными землями управлял Ливонский орден, образованный, как известно, в 1237 году путем слияния двух других духовно-рыцарских орденов — тевтонов и меченосцев, могущественных военизированных объединений, возникших на волне Крестовых походов по образцу древних тайных обществ. Их отличительная черта — жесткая иерархия, железная дисциплина и беспрекословное повиновение предводителям и вождям.

Военно-религиозная структура опричного монашеского братства царя Ивана вполне могла быть создана по образцу (и даже с учетом уставов) этих мощнейших и полутайных (во всяком случае закрытых для непосвященных) организаций Европейского Средневековья. Лишь цвет плащей был разным: европейские рыцари предпочитали белые с черными (тевтоны, меченосцы) или красными (тамплиеры) крестами, а русские "лыцари" избрали черное монашеское одеяние, в каком выехал перед началом Куликовской битвы черноризец Пересвет на поединок, обесмертивший его имя. Тему можно продолжить, и она приобретает совсем уж неожижданный ракурс: см. Приложение 2.

Вот под этим углом зрения (то есть с 200-кратной поправкой в сторону уменьшения) следует относиться и к прочим иностранным известиям. Они-то обычно и привлекаются для дискредитации Ивана Грозного и проводимой им как внутренней, так заодно и внешней политики. Тем не менее свидетельства очевидцев (безотносительно к их субъективности и тенденциозности) рисуют душераздирающие картины повседневной опричной действительности. Вот, например, как все это выглядело в Москве, по рассказу Иоганна Таубе и Элерта Крузе — ливонских дворян (первый — из Риги, второй — из Дерпта), оказавшихся сначала в плену, а затем ненадолго взятых на опричную службу:

Ужасы войн и расправ одинаковы во все времена. И Россия здесь вовсе не исключение. Точно так же, как опричники царя Ивана в Москве, вели себя и "благородные" рыцари-крестоносцы на улицах и в домах Константинополя, вероломно захваченного ими в апреле 1204 года, бургундцы Карла Смелого — в кварталах Льежа, после его штурма в 1468 году, испанские конкистадоры — при разграблении столицы ацтекской империи Теночтитлана в 1521 году, солдатня Валленштейна, разорившая пол-Европы во времена Тридцатилетней войны. И т. д. Список можно продолжать в пространстве и во времени до бесконечности.

Затяжная Ливонская война началась в январе 1558 года. За полтора столетия до Петра Великого Иван Грозный попытался прорубить "окно в Европу" и вернуть России по праву принадлежавшие ей земли, оттогргнутые алчными иноземцами. Праведность этой многотрудной, кровопролитной и, к сожалению, безрезультатной войны понимали все — от царя до рядового стрельца. Всеобщее воодушевление и надежды в концентрированной форме сумела выразить летописная "Степенная книга":

Русские воины и многие воеводы, как всегда, когда дело идет о судьбе Отечества, проявляли чудеса героизма. Воистину всенародный отпор получили полчища польского короля Стефана Батория — одного из главных претендентов на "ливонское наследство, — вторгшиеся в русские земли и в 1582 году осадившие Псков. Горожане все как один поднялись на защиту "Брестской крепости" XVI века. Священнослужители и монахи воодушевляли стрельцов, нередко возглавляя атаки и контратаки, дети стояли на стенах рядом с отцами и отражали непрерывные атаки поляков и литовцев, женщины вставали в строй рядом с мужьями и братьями, заменяя убитых и раненых. Летописец рисует картины всенародного сопротивления с поистине эпическим и былинным размахом:

Несмотря на свое прозвище и утвердившийся имидж, Иван Грозный был одним из просвещеннейших людей своего времени. Любил петь и сочинял музыку: его стихиры сохранились и исполняются по сей день. Царь был поразительно начитан и владел уникальной библиотекой, многие раритеты которой вместе с сокровищами византийских императоров привезла в Москву его бабка — Софья Палеолог. Библиотека, где, наряду с другими шедеврами хранилась полностью уцелевшая "История Рима" Тита Ливия (как известно, из 142 ее книг до сих пор было найдено и опубликовано только 35), находилась в тайном кремлевском подземелье; впоследствии следы ее затерялись, а неоднократные попытки отыскать бесценные рукописи и инкунабулы до сих пор не увенчались успехом.

Иван Грозный не колеблясь отправил в монастырь не только собственных супружниц, но и первых двух жен старшего сына Ивана, смертельно раненного железным посохом во время приступа ярости в ноябре 1581 года. Считается, что причиной столкновения с сыном стали сексуальные домогательства отца к третей жене царевича Ивана — Елене Шереметьевой. Словом, в царских покоях, в Кремле и Александровской слободе, ставшей временной столицей государства, происходило примерно то же самое, что несколько раньше в Англии времен царствования Генриха VIII: король, как известно, отличался поразительной распущенностью, имел шесть жен (с некоторыми из них он расправлялся еще более безжалостно, чем Иван Грозный, разрешая семейные конфликты с помощью палача) и не побоялся по данному поводу вступить в открытый конфликт с церковью, разорвать всяческие отношения с Римским папой, положив начало английской Реформации и отправив заодно на плаху строптивого канцлера — великого гуманиста и основоположника европейского утопического социализма Томаса Мора.

Бог точно наказал Ивана Грозного за его грехи: царь умирал долго и мучительно. Считается, что ему помогли отправиться в мир иной раньше времени. Способ отравления выбрали изощренный — под видом лекарств давали снодобье, содержащее смертельную концентрацию ртути. Экспертиза подтвердила это совсем недавно: во время реставрационныз работ в Архангельском соборе Кремля, среди прочих, была вскрыта гробница Ивана IV, и его костные останки отправлены в криминалистическую лабораторию: анализ подтвердил наличие в них повышенного содержания ртути, могущего привести к преждевременной и насильственной смерти. Одновременно известный антрополог М.М. Герасимов создал скульптурный портрет царя, восстановив по черепу его подлинный облик (рис. 82). Герасимов не поддерживал версию насильственной смерти царя. Впрочем, послушаем его самого:

Джером Горсей, оказавшийся в ту пору в очередной раз в Москве, был вхож в царские покои, и оказался свидетелем последних дней, часов и даже минут жизни Ивана Грозного. В те дни англичанин, прибывший в Москву с посольством, постоянно находился в Кремле, однажды царь даже пригласил его посмотреть "тайную тайных" — свою сокровищницу, где самолично демонстрировал наиболее интересные драгоценные камни и рассказывал об их таинственной силе (рассказ царя дословно записан в дневник любознательного англичанина).

И царь, и его приближенные предчуствовали, что смерть не за горами. О том же свидетельствовали и ноосферные явления. В летописи про то сказано так: "В ту же зиму (1584 года) явилось знамение на небесах в Москве: меж церковью Благовещания и колокольней Ивана Великого явился крест на небесах да звезда с хвостом. Ближние люди возвестили царю Ивану о том знамении, царь же Иван, выйдя на Красное крыльцо и посмотрев на то знамение, сказал окружающим: "Сие знамение ко смерти моей". Понятно, что хвостатая звезда —комета, которая, впрочем, добра никогда не сулила. Но огненный крест —предупреждающий знак ноосферы…

Когда в феврале у царя Ивана появились прервые признаки опасного недомогания, в далекую Лапландию были срочно отправлены гонцы с заданием — немедленно доставить в столицу самых лучших колдунов и шаманов: они должны были остановить развитие болезни и излечить царя от смертельного недуга. Но когда знаменитых саамских целителей по санному пути наконец привезли в Москву, они отказались лечить царя. "Он скоро умрет. Мы помочь бессильны," — сказали лопари-шаманы и назвали точную дату смерти —вечером 18 марта (от царя, естественно, этот безжалостный приговор утаили). Так оно и случилось — шаманы слов на ветер никогда не бросали.

Джером расписывает последний день царя по часам и минутам. Около третьего часа по полудню самодержец отправился в баню. По дороге в мыльню распевал свои любимые стихиры. В покои вернулся около семи — довольный и распаренный. Последние дни царь самостоятельно почти не передвигался — его носили на руках приближенные. Так и в тот роковой вечер: Ивана посадили на постель, и он велел принести шахматы, до которых был большой охотник, решив сыграть перед сном партию-другую с очередным фаворитом — Родионом Биркиным, молодым рязанским дворянином, отправленным после смерти царя послом в Грузию. В некотором отдалении по рангам расположилась свита. Первым стоял Борис Годунов. Джером Горсей находился тут же и описал дальнейшее с кинематографической точностью:

История все расставила по своим местам. Как бы ни кляли царя Ивана прошлые и нынешние историки и в каких бы смертных грехах его ни обвиняли — они не в силах отрицать: величие России, ее авторитет для остального мира, ее стратегическая мощь во многом утвердились и окончательно укрепились именно в эпоху Ивана Грозного. Его наиболее дальновидным последователям, таким, как Петр I и Екатерина II, осталось добавить лишь несколько дополнительных штрихов к тому великому геополитическому полотну, которое именуется Россия.

Подлинно великие историки (а также политики и писатели) всгда осознавали истинное значение мощной и противоречивой фигуры Ивана IV для последующих судеб Отечества. Их точку зрения во многом сумел выразить Н.М. Карамзин, не пожалевший черной краски, чтобы во всех отвратительных подробностях показать мерзкие деяния Ивана Грозного, и вместе с тем завершивший 9-ю книгу "Истории Государства Российского", посвященную царствованию предпоследнего представителя династии Рюриковичей, следующими провидческими словами:

Влияние летописей на формирование общественного сознание и индивидуального мировоззрения неоспоримо. Однажды сформулированное, оно продолжает действовать — непосредственно и опосредованно — на протяжении многих веков, проявляясь в самых неожиданных местах и самым непостижимым образом. Образ Ивана Грозного лучший тому пример. Историки разного калибра вылили на него столько грязи, сколько не выливали, пожалуй, на всех остальных Рюриковичей вместе взятых. И что же? Как уже отмечалось, в обыденном сознании мощная и колоритная фигура Грозного царя нисколько не померкла. В представлении последующих поколений она стала такой же эпической, как былинные князья и богатыри.

Судьба великого фильма сложилась трагично. 1-я серия, снятая в тяжелейших условиях эвакуации (начало работы — в апреле 1943 года; вышла на экраны в январе 1945 года), вызвала — несмотря на военное время — всеобщий восторг и получила Сталинскую премию 1-й степени. 2-я серия была отснята ударными темпами, но ее постигла печальная участь. Просмотрев готовый материал, Сталин произнес только одно слово: “Смыть!” После смертельного приговора вождя фильм на целых двенадцать лет был запрещен к показу и вышел на экраны уже после осуждения “культа личности”. Работа над 3-й серией была тотчас же прекращена; успели отснять только несколько эпизодов, из коих сохранился, по меньшей мере, один — допрос немецкого опричника и лазутчика Генриха Штадена. Однако полный киносценарий был издан ранее, и сегодня нетрудно проникнуть в общий замысел всего фильма. Сохранилась и подробная раскадровка 3-й серии, сделанная самим Эйзенштейном, который был отменным рисовальщиком. Безусловно, впечатляет финал трилогии — царь Иван на берегу Балтийского моря — его заветной мечты и, быть может, главного дела всей его жизни (рис. 89). Данная тема рефреном песни (слова Владимира Луговского) проходит через все три серии фильма.

Сталин не скрывал причин своей немилости. Его раздражали не только сцены, где Иван Грозный терзается из-за происходящих по его наущению смертоубийств, но общая концепция сценария. Пригласив создателей киношедевра на беседу, он высказал, одну поразительную мысль, любопытную с точки зрения представлений генералиссимуса о русской истории. Эйзенштейну и Черкасову (исполнителю главной роли) было заявлено следующее: “Вы показали Ивана Грозного чересчур мнительным и мягким (вот так-то!) царем: если бы он довел опричнину до конца и перерезал всех бояр, не было бы в России впоследствии никакого Смутного времени”. Безусловно, доля истины в словах Сталина есть. Но сколь же жестока сия истина!

Развитие отечественной истории пошло не по Сталину. Иван Грозный не сумел перерезать всех бояр, распустил опричнину, умер, не доведя до конца многие из начатых дел и оставив государство без достойного наследника. Впереди страну ждали еще более тяжелые испытания, в сравнении с которыми предшествующие годы могли показаться раем земным. Приближалось Смутное время. Принеся стране неисчислимые беды, оно, в конце концов, подтвердило простую истину, хорошо известную уже двум Иванам: Россия не может существовать в форме безразмерного народного веча, а должна иметь твердый и несгибаемый стержень централизованной власти.

В погожий майский день 1591 года на весело зазеленевшей солнечной лужайке случилось одно из самых трагических событий русской истории, повлекших за собой нескончаемую череду бед и несчастий, — в Угличе безвинно погиб последний сын царя Ивана Грозного — восьмилетний царевич Дмитрий (рис. ), считавшийся из-за бездетности правящего царя Федора Иоанновича наследником престола. Вот как сие событие освещено в русской летописи, именуемой Новый летописец:

Следственная комиссия во главе с лукавым царедворцем Василием Шуйским, отправленная в Углич для проведения дознания, подготовила вывод, выгодный Годунову: царевич Дмитрий погиб случайно. Но разве верил кто-нибудь на Руси хоть когда официальным точкам зрения. Во все времена народ дурили с одинаковым упорством и переменным успехом. А потому он предпочитал с простецким сомнением относиться к тому, в чем его пытались с такой настойчивостью убедить. Иначе разве могла бы возникнуть в России столь благодатная питательная среда для появления одного за другим нескольких самозванцев, выдававших себя за чудом спасшегося царевича Дмитрия?

В преднамеренном убийстве несчастного царевича мало кто сомневался с самого начала. Вездесущий и всезнающий Джером Горсей в день убийства, как бы сие неправдоподобно прозвучало, находился совсем близко от места события — в Ярославле. Ночью к нему из Углича даже прискакали гонцы — за лекарством для впавшей в глубокий обморок вдовствующей царице. Они-то и посвятили англичанина во все подробности: царевича зарезал убийца, подосланный Борисом Годуновым. Хотя Горсей еще со времен царя Ивана считал себя другом Бориса, а после восшествия того на престол стал к нему еще более приближенным, в своих "Записках" он нигде не оспаривает версию преднамеренного убийства. В народе тоже особых заблуждений на сей счет не испытывали. Выше уже приводились слова двух песен об Иване IV, в которых народ выражал свое положительное мнение о Грозном царе. А теперь поглядим (жаль, послушать нельзя!), что пел народ примерно в те же времена о Борисе Годунове:

История быстро во всем разобралась. Прекрасно видели сущность самозванщины и летописцы. О Григории Отрепьеве, захватившем царский трон под именем Дмитрия в подготовительных материалах к летописной Степенной книге можно прочесть следующее:

Летописцу вторит популярная народная песня о Гришке-расстриге:

Стихийное возмущение народа обернулось невиданной по своим масштабам Крестьянской войной, которую возглавил Иван Болотников (год рождения неизвестен — погиб в 1608 г.) — энергичный и опытный вожак, способный воодушевить и увлечь за собой народные массы. Поначалу к нему примкнули хорошо организованные дворянские отряды, недовольные новым царем Василием Шуйским и его пробоярской политикой. Болотников дважды громил регулярные царские войска, подходил к самой Москве и осождал ее, но вынужден был отступить из-за предательства дворянских союзников, перешедших на сторону Шуйского. Схваченный после героической обороны Тулы, крестьянский вождь был ослеплен и утоплен.

Между тем в России объявился новый Самозванец, также как и певый утверждавший, что он и есть чудом спасшийся царевич Дмитрий. В истории он известен как Лжедмитрий II (рис. 90), однако его подлинного имени и происхождения никто до сих пор не знает. Далее все произошло, точно в повторенном фильме: Мария Нагая (инокиня Марфа) признала в нем своего сына, а Марина Мнишек — мужа. К новоявленному Лжедмитрию примкнули несколько хорошо оснащенных польских отрядов (по существу — целых армий), остатки разгромленных войск Болотникова и все, кто имел причины ненавидеть режим Шуйского. Инсургенты подошли к Москве и на полтора года закрепились в районе Тушина, отчего в народе тотчас же были прозваны "тушинцами", а их предводитель получил кликуху — Тушинский вор. В надежде на скорую и богатую добычу польско-литовские войска во главе с литовским гетманом Сапегой не медля осадила Троице-Сергиевский монастырь. Но осада неожиданно затянулась на шестнадцать месяцев. Оказавшиеся в кольце блокады монахи, проявляя чудеса героизма, сражались "аки барсы" и не допустили поругания и разграбления русской святыни.

Нужно было что-то срочно предпринимать. Но что? Василий Шуйский рассудил чисто по-боярски: в противовес полякам нужно пригласить их непримиримых врагов — шведов. Запутанные европейские события XVI века, в основе которых лежали непримиримые противоречия между католиками и протестантами, привели в свое время к вторжению на польские земли шведских войск (вспомним классический роман Генрика Сенкевича "Потоп"). В качестве платы за будущую военную помощь боярский царь, не колеблясь, отдал шведскому королю часть исконно русских земель и городов (Иван-город, Ям, Копорье, Орешек и Корелу). Шведам даже во сне не мог присниться столь лакомный кусочек, полученный почти что даром, и в северозапалные земли был отправлен экспедиционный корпус Делагарди, который вскоре повернет оружие против русских союзников.

Ноосферная ситуация в России характеризовалась в это время крайней хаотичностью и непредсказуемостью. Были однако и обнадеживающие факты. Ярким примером явилась личность молодого князя и царского племянника Михаила Васильевича Скопина-Шуйского (1587—1610) (рис. 91). Талантливый и не по годам одаренный полководец быстро стал всенародным любимцем, о нем при жизни складывали песни. Именно 20-летнему Скопину царь был обязан за разгром крестьянской армии Ивана Болотникова под Москвой. И теперь в решающий час испытаний дядя бросил племянника на самый решающий участок. Скопин-Шуйский разгромил отряды Тушинского вора в северных областях и погнал их от Вологды и Великого Устюга назад в Тушинский лагерь, попутно разгромив гетмана Сапегу, осождавшего Троице-Сергиеву лавру (одновременно другие воеводы добились успеха на Волге). У тушинцев сдали нервы, они сняли осаду Москвы и бежали в Калугу, где Лжедмитрия II вскоре убили собственные сподвижники.

На территории России в то время бесчинствовала еще и регулярные войска во главе с польским королем Сигизмундом, которые осадили Смоленск. Все надежды были на полководческий талант Скопина, и он деятельно готовился к отпору интервентам. Однако неожиданно и без видимых причин Михаил Скопин-Шуйский скончался в Москве 23 лет от роду. Мало кто сомневался, что молодой князь был отравлен — причем своими же родичами, которые видели в нем опасного конкурента, реально претендовавшего на царскую власть после смерти или устранения Василия Шуйского, чей авторитет (или, как бы сегодня сказали, рейтинг) к тому времени снизился до нуля.

"Повесть о победах Московского государства", с документальной точностью отобразившая многие летописные источники, сумела передать глубину искреннего горя, охвативших россиян-патриотов:

В результате четырехлетнего царствования Василия Шуйского и ожесточенной гражданской войны Центральная Россия превратилась в подобие кладбища. Вот какую картину нарисовал один из современников событий: “Жилища человеческие превратились в логовища зверей: медведи, волки, лисицы и зайцы свободно гуляли по городским площадям, и птицы вили гнезда на трупах человеческих. Люди сменили зверей в их лесных убежищах, скрывались в пещерах, непроходимых кустарниках, искали темноты, желали скорейшего наступления ночи, но ночи были ясны: вместо луны пожарное зарево освещало поля и леса, охота за зверями сменилась теперь охотой за людьми, следы которых отыскивали гончие собаки; казаки, если не могли истребить сельских запасов, то сыпали в воду и грязь и топтали домашнюю рухлядь; где не успевали жечь дома, там портили их, рассекали двери и ворота, чтобы сделать жилища неспособными к обитанию”.

Особую роль на всем протяжении Смутного времени сыграло казачество. Как видно из только что процитированного отрывка роль сия была главным образом негативная. Традиционно казаки селились на южных рубежах России и являлись естественным буфером между метрополией и агрессивными соседями, в первую очередь Крымским ханством. Здесь главную роль играло Войско донское и запорожское. Гребенские казаки, поселенные на Тереке Иваном IV, стали по существу северокавказской пограничной службой. Аналогичные функции выполняли яицкие казаки в Закаспии, но уже по отношении к другим соседям. Многие казаки, особенно на Дону и Днепре, никогда не занимались земледелием, умели только воевать и жили за счет добычи, захваченной во время набегов на сопредельные территории.

Оказавшись втянутыми в Русскую Смуту и очутившись в центральных российских областях (рис. 92), казаки принялись заниматься привычным делом — грабить и убивать. Необходимый ежедневный прокорм также обеспечивался за счет местного населения. Именно к казацкой вольнице (не к регулярным же войскам!) постоянно примыкал всякий сброд, деклассированные элементы и разбойничьи шайки. В результате многие казачьи отряды быстро превратились в обыкновенные банды, оставлявшие кровавый след по всему пути своего продвижения. Организовать эту фактически уголовную массу было очень трудно, хотя такие попытки неоднократно предпринимались. Многие казацкие атаманы были под стать своим подчиненным. Наиболее колоритной фигурой — не только казацкого воинства, но и всего Смутного времени — стал донской атаман Иван Заруцкий.

При слабости, нерешительности и напуганности князя Трубецкого — еще одного руководителя Первого ополчения — Заруцкий с 22 июля 1611 года становится фактическим правителем России. Планы, которые он при этом строил, не могут не поражать своей авантюрностью. Сначала он намеревался присягнуть Лжедмитрию III, объявившемуся во Пскове, но быстро передумал и вновь сделал ставку на поляков. Еще раньше, сразу после убийства своего покровителя, Лжедмитрия II, (а может быть, и раньше) он вступил в бурную интимную связь с "царицей" Мариной, только что родившей от второго Самозванца сына Ивана, прозванного в народе Воренком. Этот Воренок формально мог претендовать на русский престол, и Заруцкий до поры до времени решил объявить себя регентом при малолетнем царевиче. Против абсурдных планов Марины и ее любовника категорически выступила Православная церковь во главе с патриархом Гермогеном. К тому же к Ярославлю приближалось Второе ополчение во главе с Мининым и Пожарским, сформированное в Нижнем Новгороде.

Заруцкий попытался перехватить инициативу и захватить Ярославль, но вновь потерпел поражение. Не увенчались успехом также и попытки устранить Пожарского с помощью яда или кинжала: подосланных убийц схватили и обезвредили. К тому же здравомыслящие казаки начали переходить на сторону патриотических сил. У Заруцкого осталась только половина казацкого войска. Он еще раз попытался подороже запродать себя интервентам, зная, что к Москве на помощь засевшему в Кремле изголодавшемуся польскому гарнизону и марионеточному боярскому правительству приближается огромная и разношерстная армия литовского гетмана Ходкевича. Но и из этой затеи тоже ничего не вышло. Настала пора спасать собственную шкуру. Заруцкий вместе с Мариной устремляется на юг, где провозглашает царем годовалого Ивана.

Когда начались переговоры о созыве Земского собора и избрании нового законного царя, Заруцкий предпринимает очередную авантюрную попытку совершить молниеносный прорыв к Москве, чтобы захватить Кремль и не допустить предстоящего венчания на царство Михаила Романова. Однако казачья удаль разбилась о русский патриотизм, и войска Заруцкого окончательно разбили под Рязанью. Сам он вместе с Мариной и Воренком-Иваном переместился сначала в Воронеж, а затем в Астрахань. Здесь неуемный атаман предпринял последнюю попытку провозгласить казацкое государство и в союзе с Ногайской ордой присоединиться к Персии или к Турции. Заруцкий успел также обручиться с Мариной по православному обряду, став таким образом третьим мужем "гордой полячки".

Бояре-олигархи продолжали еще глубже загонять под лед и топить Великую Россию. После свержения в июле 1610 года своего собственного ставленника — царя Василия Шуйского, отправленного в плен к полякам, — власть в стране перешла в руки государственного совета, состоявшего из семи наиболее авторитетных членов Боярской думы. Этот формально вполне "демократический" орган получил в истории название "Семибоярщины". Одной из первых же акций этого якобы российского правительства было самое что ни на есть антироссийское решение, а именно — не избирать более никогда на российский престол представителей русских родов. "Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!" — как говаривали в те времена. Бояре всеми силами пытались убедить русских людей, что под эгидой Речи Посполитой России суждено лучшее будущее, и еорона польских королей ей более идет к лицу, чем шапка Мономаха. Выходит, прав был Иван Грозный, каленым железом искореняя боярскую крамолу: спустя менее чем через тридцать лет после упразднения опричнины бояре на деле доказали, что они и есть первейшие враги Российского государства и российского люда, что ради собственных шкурных интересов они, не колеблясь, готовы продать интересы Родины кому угодно и за что угодно.

Именно "Семибоярщина" заключила с польской шляхтой договор, признававший новым русским царем Владислава — юного сына польского короля. Все, как говорится, по закону. Только российская государственная независимость от такого "законодательного творчества" боярских радетелей чуть было не испарилась навсегда. Кроме того, ориентация на Польшу пришлась не по душе другому воинственному соседу России — Швеции. Католическая Польша и протестантская Швеция считались непримиримыми врагами, отчего любой союзник Польши автоматически становился врагом Швеции. И когда Россия призвала на трон польского королевича, Швеция посчитала это прямой угрозой и вызовом, немедленно приступив к оккупации сопредельных русских территорий (напомним, здесь уже находился шведский экспедиционный корпус Делагарди), в результате чего был захвачен — не больше, не меньше — Великий Новгород.

Между тем в оккупированной столице вспыхнуло стихийное восстание. В кровопролитных уличных боях впервые принял участие вместе с отрядом добровольцев зарайский воевода князь Дмитрий Пожарский, при этом его тяжело ранили. Чтобы справиться с народным гневом, поляки подожгли Москву в разных местах, и город выгорел почти так же, как спустя двести лет при нашествии Наполеона. К осени 1611 года все казалось безвозвратно потерянным. После двухлетней осады пал Смоленск, поляки прочно засели в Кремле и ждали приезда избранного на русский трон Владислава. Его отец — король Сигизмунд — вообще уже считал Россию затрапезной провинцией Польши. Шведы прочно закрепились на северо-западных территориях, активно готовясь помериться силами с удачливыми польскими панами.

В безвыходной ситуации и обстановке всеобщего уныния не потеряла присутствия духа только Православная церковь. Патриарх Гермоген, сам находившийся под стражей у поляков, тайно передавал из Кремля с надежными людьми грамотки с призывами подниматься на борьбу с врагами православной веры и губителями Государства Российского. Включились в агитацию против интервентов и другие духовные лица, особенно после сметри патриарха, уморенного голодом в кремлевском застенке. В Троице-Сергиевской лавре переписка и рассылка патриотических возваний была поставлена “на конвейер”. В октябре 1611 одна такая грамотка попала в Нижний Новгород и была зачитана на городском сходе земским старостой Козьмой Мининым-Сухоруком (рис. 93). Перед тем он имел ноосферное видение преподобного Сергия Радонежского. Мясник по своей основной профессии — Козьма Минин обладал необыкновенной силой, умом и организаторскими способностями. Это был настоящий народный самородок и трибун, который пользовался у окружающих заслуженным авторитетом, был способен воодушевить и повести за собой массу людей. В присущей ей сдержанной манере "Повесть о победах Московского государства" рассказывает:

Оба руководителя народного ополчения — Минин и Пожарский — находились на вершине своего пассионарного подъема. Воодушевление вождей передавалось тысячам ополченцам. Наступил великий миг пассионарного пробуждения народа. Неверие, апатия, уныние испарились, каждый ощущал в себе небывалые силы и способности к ратным подвигам — как будто Мать-Земля передавала энергию своим детям (так оно на самом деле и было!). Ситуация заставляла действовать решительно и быстро. Ополчение срочно устремилось к Москве, дабы не дать соединиться засевшему в Кремле польскому гарнизону с двигающейся ему на помощь 20-тысячной армией литовского гетмана Ходкевича, на треть состоявшая из запорожских казаков. В кровопролитных боях за Москву в августе 1612 года армия Ходкевича была на голову разбита. В уличных боях сражаться иногда приходилось за каждый дом, точнее — за то, что от него осталось: после прошлогоднего пожара, устроенного поляками, столица практически не восстанавливалась. Тогда же, в ходе уличных схваток, произошло примирение и объединения ополченцев с казацкими отрядами князя Трубецкого, действовавшего до этого автономно (их основу составляли донцы, не пожелавшие оставаться под началом предателя Заруцкого). Летописец сумел рассказать об этих беспримерных для судьбы Отечества, событиях в нескольких словах:

Народ не только навсегда сохранил память о трагических и вместе с тем достославных событиях Смутного времени, но и слжил песни о главных его героях:

В XVII веке летописание в традиционном понимании данного слова постепенно отходит на задний план, уступая место сочинениям, написанных не безымянными летописцами, а конкретными авторами. Таковы уже многие хроники Смутного времени, принадлежащие перу Авраамия Палицына, Ивана Тимофеева, Ивана Хворостинина, Семена Шаховского и др. Отличительной чертой их исторических произведений является не столько стремление к подробному освещению событий, сколько к собственной оценке происходящего, которая подчас бывает боее чем субъективной. Например, Семен Шаховской поначалу ориентировался на Лжедмитрия II и находился вместе с другими изменниками в Тушинском лагере (быстро, впрочем, одумался и перешел на службу к Пожарскому).

Летописцы и хронографы становятся все более и более краткими, в них отсутствует освещение многих важнейших событий, например, ничего не говорится о восстании Степана Разина или присоединении Украины к России. Зато подчас раздуваются до невероятности события, малосущественные с точки зрения и современного читателя, и истории в целом. Так, в Мазуринском летописце, охватывающем русскую историю от Словена и Руса до стрелецких бунтов при Петре I, рассказ о Куликовской битве по объему более чем в 30 раз (!) меньше (занимая менее половины летописного листа), чем сообщение о первой женитьбе царя Алексея Михайловича на боярской дочери Марии Милославской (описание свадебного обряда со всеми деталями охватывает 18 лицевых и оборотных рукописных страниц).

Естественно, что одним из важнейших событий XVII для всех летописцев, хронистов и мемуаристов является избрание на престол царя новой династии Романовых (рис. ). Не все обстояло так просто и гладко, как это видится теперь, спустя почти четыре столетия. Претендентов на трон было несколько. Среди знатных и древних боярских родов то были Голицыны, Мстиславские, Воротынские и Романовы. В народных низах всерьез обсуждалась и кандидатура князя Пожарского. Однако последний не имел никакой поддержки среди боярской знати, где, собственно, и решался вопрос о власти. При всех противоречиях в боярской среде и даже непримиримой ненависти друг к другу здесь, как всегда, руководствовались исключительно шкурными соображениями: не дай Бог, допустить самовластие еще одного Ивана Грозного; нужен царь, послушный Боярской думе.

Избрание состоялось 21 февраля 1613 года на Красной площади при огромном стечении народа. Выборщики, съехавшиеся в Москву со всех концов страны, утвердили кандидатуру нового русского царя, ранее согласованную на всех уровнях. Избранный царь про то ничего не ведал, ибо находился далеко от Москвы. К нему направилась депутация, которая после долгих уговоров убедила Михаила занять царский престол (рис. 97).

Михаил Федорович Романов действительно оказался довольно таки покладистым царем: с Боярской думой не конфликтовал, чуть какое недоразумение или излишне сложный вопрос — немедленно созывал Земской собор (за время царствования первого Романова их собирали двенадцать раз). Одной из первых акций нового царя было прощение всех оставшихся в живых участников Смуты независимо от того, чью сторону они занимали. Правильный шаг, но недостаточный. Мало было очистить Москву от интервентов и замирить народ. Необходимо было также освободить обширные русские земли, оккупированные поляками и шведами, к тому же ни те, ни другие не собирались уходить с занятых территорий. Война с алчными соседями продолжалась: шведский король Густав-Адольф осадил Псков (оккупированный раньше Новгород уже считался шведской вотчиной), поляки опять чуть не захватить Москву. Спустя два года после избоания на царство Михаила их отряды вновь добрались до Первопрестольной и разгуливали по Арбату. В Новгородском летописце середины ХVII века можно прочесть:

Многочисленные вооруженные шайки литовцев и казаков на замирение не шли, а прщения не заслуживали. Избрав партизанскую тактику, они продолжали промышлять грабежом и разбоем по всей территории Европейской России — от западных ее рубежей до Волги и Белого моря. Одна банда Лисовского, основное ядро которой сложилось еще в Тушинском лагере, насчитывала до 2000 сабель. Состоявшая наполовину из казаков — в основном запорожских — она активно действовала до 1615 года. Князь Дмитрий Пожарский снова сел в седло, возглавил 20-тысячное войско и разгромил "лисовчиков", как тех прозвали в народе. Да сам тяжело захворал (открылись старые, не до конца залеченные раны), слег и был отправлен в тыл. Все же в 1617 году удалось заключить малопочетный Столбовский мир со Швецией, а год спустя — недолгое перемирие с Речью Посполитой.

Боярство в эпоху певых Романовых обрело второе дыхание. Однако тон в Кремлевских палатах поначалу стали задавать вовсе не те, кто расчистил путь к трону молодому Михаилу Романову и по существу вложил в его руки царский скипетр. Главную роль в российской политике стали играть родственники государевой матери — инокини Марфы (урожденной Шестовой) и она сама. Затем на передний план выдвинулся отец Михаила Федоровича — патриарх Филарет, который по возвращении летом 1619 года из польского плена сделался фактическим соправителем сына. В его руках оказались по существу все рычаги власти и упраления, Михаилу остались в основном представительские функции.

В 1645 году после скоропостижной кончины царя Михаила Романова и царицы Евдокии (из рода Стрешневых) царем стал их единственный 16-летний сын Алексей Михайлович, получивший в народе прозвище Тишайшего. Летописец сообщает о данном факте в присущей ему манере:

Однако почти что 30-летнее правление Тишайшего царя оказалось наполнено бурными событиями, последствия некоторых из них (церковный раскол, присоединение Украины) дают знать о себе и по сей день. В мою задачу не входит подробный анализ проблем, повлекших за собой раскол в церкви и обществе, хотя "спор о вере" постоянно привлекал внимание летописцев. Кроме того, история раскола, вне всякого сомнения скрывает множество ноосферных “узлов”, вызвавших пассионарное и антипассионарное напряжение в различных слоях русского общества. Царствование Алексея Михайловича сотрясали народные бунты (Соляной, Медный и др.) пока всеобщее народное возмущение ужесточившимся угнетением не завершилось в 1670/71 годах грандиозным восстанием под руководством Степана Разина, быстро переросшим в Крестьянскую войну. Власти ценой неимоверных усилий и неизбежных жестокостей в конце концов подавили бунт, а Стеньку Разина четвертовали на Красной площади в Москве. И буквально через год 30 мая (6 июня по новому стилю) 1672 года в той же Москве у царя всея Руси и его второй жены царицы Натальи (урожденной Нарышкиной) родился сын Петр, которому суждено было стать подлинным потрясателем России.

Продолжая политику своих предшественников из династии Рюриковичей, Алексей Михайлович Романов был весьма озабочен укреплением Российской державы, в том числе и за счет расширения ее границ. Самым значительным событием в данном направлении стало воссоединение Украины с Россией. Малороссия не имела собственной государственности. Главные ее исторические области с православным населением долгое время входили в состав Великого княжества Литовского, а после утраты им самостоятельности достались в качестве наследства новому государственному объединению Польши и Литвы — Речи Посполитой. На Украине подлинную независимость имела только одна структура — Запорожская Сечь, вольное военизированное братство, истоки которого теряются во мраке веков (по моему личному убеждению, запорожцы, как и другие казаки, являются наследниками варяжских братств).

После смерти в 1657 году Богдана Хмельницкого — подлинного друга России — на Украине наступило свое Смутное время. В результате кровавых междоусобиц власть захватил самозванный гетман Иван Выговский. Руководствуясь в первую очередь собственными шкурными интересами, он объявил о разрыве союза с Россией и возвращении под крыло “матери” Речи Посполитой. Более того, Выговский объединился с крымским ханом и нанес русским войскам удар в спину, на голову разгромив царских воевод под Конотопом. Беляевский летописец с горечью сообщает:

"Посекоша" изменник Выговский вместе с крымцами несколько тысяч русских стрельцов, брошенных на произвол судьбы растерявшимися воеводами. Одних пленных было взято до 5000 да и тем всем до единого татары перерезали горло. Трудная война затянулась и завершилась лишь в 1667 году подписанием Андрусовского перемирия, по которому за Россией осталась Левобережная Украина + Киев на правом берегу Днепра.

После смерти Тишайшего царя, последовавшей в 1676 году, тишины на Руси не прибавилось. Напротив, в течение шестилетнего царствования Федора Алексеевича и семилетнего правления царевны Софьи Алексеевны перед страной постоянно витал призрак новой Смуты. Собственно, она и наступила: просто последствия ее были не столь очевидны, как во времена Самозванщины да пресечена она была железной рукой молодого царя Петра Алексеевича, ставшего в скором времени императором Петром Великим. Но это случится уже в следующем XVIII веке. XVII же век завершался под аккомпанемент стрелецких бунтов и в отблески костров массовых самосожжений раскольников. Смятенная музыка оперы Мусоргского "Хованщина" и горячие, как пытошные уголья, листки, написанные неистовым протопопом Аввакумом, доносят до нас тревожную атмосферу эпохи.

Церковный раскол прошел практически по сердцу каждого русского человека. Тем, кто отказывался принимать никонианскую веру, резали языки и отрубали руки, дабы не молились по-старому и не крестились двоеперстием. Повсюду пылали костры — либо раскольников жгли, либо они сами себя сжигали. Один только тюменский поп Дометиан добровольно сжег вместе с собой на заимке речки Березовки 1700 (!) ревнителей старой веры всех возрастов и званий. В Пустозерске протопопа Аввакума вместе тремя ближайшими товарищами привязали к четырем углам сруба, забросали хворостом и сожгли в назидание другим упорствующим и нераскаявшимся. В народе сохранилось предание, что перед смертью неистовый протопоп предрек скорую смерть царя Федора Алексеевича. Так оно и случилось: через 13 дней царя настигла Божья кара за все те "царские милости", которыми он одаривал сотни тысяч раскольников. Но на этом трагедия русского народа не заканчивалась.

Петр I был провозглашен царем в 10-летнем возрасте. Это не понравилось очень и очень многим — боярам, стрелецким старшинам и детям от первого брака Алексея Михайловича во главе с энергичной царевной Софьей. Сразу же после похорон царя Федора недовольство выплеснулось наружу, и гнев опоенных водкой стрельцов был умело направлен на ближайшее окружение юного царя, родственников его матери, урожденной Нарышкиной, и ее воспитателя (благодаря ему она, собственно, и стала царицей), ближайшего сподвижника Алексея Михайловича боярина Артамона Матвеева. Безымянный хронографист эпохи рассказывает с протокольной точностью:

В повествовании о стрелецком бунте 1682 года подробно рассказано обо всех растерзанных и замученных. Некоторых убивали прямо на глазах царицы Натальи и ее юного и уже тогда не в меру впечатлительного сына. А ведь самосуд учинялся над родным дедом юного царя, его дядьями и всесильным некогда Артамоном Матвеевым.

Софья и ее партия торжествовали, однако недолго. Во главе стрелецкого войска встал своенравный князь Иван Андреевич Хованский. Он не собирался играть роль пешки в руках Милославских, а сам метил в правители России. Для этого существовало два вполне реальных пути. Первый —женить молодого сына Андрея на одной из царевен (не исключалась и Софья Алексеевна) и стать при них соправителем или регентом. Второй путь — созыв Земского собора для избрания нового царя, коим мог стать либо отец, либо сын Хованские. Они вели свою родословную от великого литовского князя Гедимина, так что основания для притязаний на трон были достаточно весомые, а под дулами стрелецких пищалей Собор проголосовал бы за любую навязанную ему кандидатуру.

Стрельцы во главе с Иваном Хованским были во ту пору полными хозяевами Москвы, а значит — и всей страны. К моменту своего разгрома они представляли разнузданное войско, подчинявшееся только своему предводителю. С утра до вечера стрельцы пьянствовали в кабаках и, как бы теперь сказали, митинговали на площадях. И вот эта необузданная хаотическая сила столкнулась с твердой волей и жаждой власти царевны Софьи. Победила дьявольская женская хитрость, практичный ум и несгибаемость Царь-девицы. Бунт был подавлен при помощи регулярных войск, отец и сын Хованские — казнены, стрельцы-смутьяны разогнаны и утихомирены. Софья воцарила регентшей при несовершеннолетнем Петре и его брате Иване. Царствующие братья являлись номинальными правителями, Софья — реальной. Но история не уготовила ей почетных лавров, ее время закончилось вместе со стрельцами, которых она одной рукой казнила, другой — миловала. Будущее уже принадлежало другому времени, другим идеям и другим людям...

БИБЛИОГРАФИЯ

Абрамов Ю.А., Демин В.Н. 100 великих книг. М., 1999.

Азбелев С.Н. Предания о древнейших князьях Руси по записям IX—XX вв. // Славянская традиционная культура и современный мир. Вып. 1. М., 1997.

Альшиц Д.Н. Иван Грозный и приписки к лицевым сводам его времени // Исторические записки. Т. 23. М., 1947.

Археология с древнейших времен до средневековья. В двадцати томах. М., 1981—2000. (Издание продолжается).

Арциховский А.В. Древнерусские миниатюры как исторический источник. М., 1944..

Барсов Е.В. Северные народные сказания о древнерусский князьях и царях // Древняя и новая Россия. 1879. № 9.

Бенедиктов Н.А., Бенедиктова Н.Е., Базурина Е.Н. Энциклопедия русской истории. М., 2000.

Бережков Н.Г. Хронология русского летописания. М., 1963.

Бестужев-Рюмин К.Н. О составе русских летописей до конца XIV вю СПб., 1868.

Библиотека литературы Древней Руси в двадцати томах. Т. 1—7 (издание продолжается). М., 1997—1999.

Богуславский В.В. Держава Рюриковичей: Славяне — Русь — Россия. Энциклопедический словарь в шести томах. Т. 1. Тула, 1994. (Издание не завершено).

Борисенков Е.П., Пасецкий В.М. Тысячелетняя летопись необычных явлений природы. М., 1988.

Борисов Н.С. Иван Калита. М., 1997.

Борисов Н.С. Иван III. М., 2000.

Буганов В.И. Отечественная историография русского летописания. М., 1975.

“Великая хроника” о Польше, Руси и их соседях XI—XIII вв. М., 1987.

Булахов М.Г “Слово о полку Игореве” в литературе, искусстве, науке: Краткий энциклопедический словарь. Минск, 1989.

Вернадский Г.В. Древняя Русь. Тверь—М., 1996.

Вернадский Г.В. Монголы и Русь. Тверь—М., 1997.

Вернадский Г.В. Московское царство. В двух томах. Тверь—М., 1997.

Воскресенская летопись. В двух томах. Рязань,1998.

Временник Ивана Тимофеева. М., 1991.

Гаркави А.Я. Сказания мусульманских писателей о славянах и русских (с половины VII века до конца Х века по Р.Х.). СПб,, 1870.

Гиляров Ф.А. Предания русской начальной летописи. М., 1878.

Глазырина Г.В. Исландские викингские саги о Северной Руси: тексты, перевод, комментарий. М., 1996.

Гваньини А. Описание Московии. М., 1997.

Гедеонов С.А. Варяги и Русь. Ч. 1—2. СПб., 1876.

Герасимов М.М. Портреты исторических лиц // Наука и человечество: 1965. М., 1965.

Герберштейн С. Записки о Московии. М., 1988.

Гиляров Ф.А. Предания русской начальной летописи. М., 1878.

Гоголь Н.В. Летописи // Полное собрание сочинений в четырнадцати томах. Т. 9. М.-Л., 1952.

Гольдберг А.Л. Легендарная повесть XVII в. о древнейшей истории Руси // Вспомогательные исторические дисциплины. Т. 13. Л., 1982.

Горсей Дж. Записки о России. М., 1990.

Греков Б.Д. Киевская Русь // Избранные труды. Т. 2. М., 1959.

Греков И.Б., Шахмагонов Ф.Ф. Мир истории. Русские земли в XIII—XV веках. М., 1986.

Григорьев Г.Л. Кого боялся Иван Грозный? М., 1998.

Гримберг Ф.И. Две династии. М., 2000.

Гумилев Л.Н. Древняя Русь и Великая Степь. М., 1989.

Гумилев Л.Н. От Руси к России. М.. 1992.

Гусева Н.Р. Русские сквозь тысячелетия: Арктическая теория. М., 1998.

Густинская летопись // Полное собрание русских летописей. Т.2. СПб., 1843.

Данилевский И.Н. Древняя Русь глазами современников и потомков (IX—XII вв.). М., 1998.

Демин В.Н. Тайны русского народ:. В поисках истоков Руси. М., 1997.

Демин В.Н. Тайны Земли Русской. М., 2000.

Дмитриева Р.П. Библиография русского летописания. М.-Л., 1962.

Доленга-Ходаковский З. Разыскания касательно русской истории // Вестник Европы. 1819. № 20.

Древнерусские летописи. М.-Л., 1936.

Древняя Русь в свете зарубежных источников. М., 1999.

Дубов И.В. Новые источники по истории Древней Руси. Л, 1990.

Ермолинская летопись. Рязань, 2000.

Жизнеописания достопамятных людей земли русской. Х—ХХ вв. М., 1992.

Житие Александра Невского. Текст и миниатюры Лицевого свода XVI века. СПб., 1992.

Забелин И.Е. История города Москвы. М., 1990.

Зимин А.А. В канун грозных потрясений. М., 1986.

Зимин А.А. Витязь на распутье. М., 1991.

Иван IV Грозный. Сочинения. М., 2000.

Иловайский Д.И. Начало Руси. М., 1996.

Иловайский Д.И. Новая династия. М., 1996.

Иловайский Д.И. Отец Петра Первого. М., 1996.

Иловайский Д.И. Собиратели Руси. М., 1996.

Иловайский Д.И. Становление Руси. М., 1996.

Иловайский Д.И. Царская Русь. М., 1996.

Иностранцы о древней Москве. М., 1991.

Истрин В.М. Очерк истории древнерусской литературы. Пг., 1922.

Ипатьевская летопись. М., 1998.

История русов, сочинение Георгия Конисского. М., 1846.

Кандыба В.М. Запрещенная история. СПб., 1998.

Карамзин Н.М. История государства Российского в двенадцати томах. Т. 1—6 (издание продолжается), М., 1989—1998.

Карпов А.Ю. Владимир Святой. М., 1997.

Ключевский В.О. Боярская дума Древней Руси. Добрые люди Древней Руси. М., 1994.

Ключевский В.О. Древнерусские жития святых как исторический источник. М., 1989.

Ключевский В.О. Сказания иностранцев о Московском государстве. М., 1991.

Ключевский В.О. Сочинения в девяти томах. М., 1987—1990.

Ковалевский А.П. Книга Ахмеда ибн-Фадлана о его путешествии на Волгу в 921-922 гг. Харьков, 1956.

Кожинов В.В. История Руси и русского слова (конец IX — начало XVII века). М., 1999.

Костомаров Н.И. Бунт Стеньки Разина. М., 1994.

Костомаров Н.И. Земские соборы. М., 1995.

Костомаров Н.И. Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей. В трех томах. М., 1990—1992.

Костомаров Н.И. Смутное время Московского государства. М., 1994.

Кузьмин А.Г. Русские летописи как источник по истории Древней Руси. Рязань, 1969.

Кур А.А. Из истинной истории наших предков // Молодая гвардия. 1994. № 1.

Куликовская битва в истории и культуре нашей Родины. М., 1983.

Латиноязычные источники по истории Древней Руси: Германия IX — первая половина XII в. М.-Л., 1989.

Летописный сборник, именуемый летописью Авраамки. М., 2000.

Летописный сборник, именуемый Патриаршей или Никоновской летописью // Полное собрание русских летописей. Т. 9—14. СПб., 1862—1910.

Ловмяньский Х. Русь и норманны. М., 1985.

Ломоносов М.В. Древняя российская история от начала российского народа до кончины великого князя Ярослава Первого или до 1054 года. СПб., 1766.

Лавреньевская летопись. М., 1997.

Лихачев Д.С. Русские летописи и их культурно-историческое значение. М.-Л., 1947.

Лурье Я.С. Общерусские летописи XIV—XV ввю Л., 1976.

Львовская летопись. В двух томах. Рязань, 1999.

Лызлов А.И. Скифская история. М., 1990.

Мазуринский летописец // Полное собрание русских летописей. Т.31. Л., 1968.

Максимович М.А. Откуда идет Русская Земля. К., 1837.

Мельникова Е.А. Древнескандинавские географические сочинения. М., 1986.

Мирзоев В.Г. Былины и летописи — памятники русской исторической мысли. М., 1978.

Мифы народов мира. Энциклопедия в двух томах. М., 1980—1982.

Мыльников А.С. Картина славянского мира: взгляд из Восточной Европы. Этногенетические легенды, догадки, протогипотезы XVI — начала XVIII века. СПб., 1996.

Мыльников А.С. Картина славянского мира: взгляд из Восточной Европы. Представления об этнической номинации и этничности XVI — начало XVIII века. СПб., 1999.

Насонов А.Н. История русского летописания XI — начала XVIII. М., 1969.

Нидерле Л. Славянские древности. М., 1956.

Новгородская первая летопись старшего и младшего извода. М., 2000.

Новгородские летописи. СПб., 1879.

О начале войн и смут в Московии. М., 1997.

Отечественная история. История России с древнейших времен до 1917 года. Энциклопедия в пяти томах. Т. 1. М., 1994; Т. 2. М., 1996. (Издание продолжается).

Памятники литературы Древней Руси. В двенадцати томах. М., 1978—1994.

Памятники отреченной русской литературы. Собраны и изданы Н.С. Тихонравовым. Т. 1—2. М., 1863.

Панченко А.М. О русской истории и культуре. СПб., 2000.

Паранин В.И. Историческая география летописной Руси. Петрозаводск, 1990.

Петрухин В.Я. Начало этнокультурной истории Руси IX—XI веков. Смоленск—М,. 1995.

Платонов С.Ф. Очерки по истории смуты в Московском государстве XVI—XVII вв. М., 1995.

Платонов С.Ф. Учебник русской истории. М., 1992.

Повесть временных лет. СПб., 1996.

Повесть о Зосиме и Савватии (факсимильное воспроизведение). М., 1986.

Повесть о Куликовской битве. Текст и миниатюры Лицевого свода XVI века. Л., 1984.

Повести о начале Москвы. М.-Л., 1964.

Повесть о победах Московского государства. Л., 1982.

Погодин М.П. Древняя русская история до монгольского ига. Т. 1—2. М., 1999.

Подробная летопись от начала России до Полтавской баталии. СПб., 1798.

Полевой Н.А. История русского народа. Т. 1—3. М., 1997.

Попов А.Н. Изборник славянских и русских сочинений и статей, внесенных в хронографы русской редакции. М., 1869.

Послание Иоганна Таубе и Элерта Крузе // Русский исторический журнал. 1922. Кн. 8.

Поссевино А. Исторические сочинения о России XVI века. М., 1983.

Приселков М.Д. История русского летописания XI—XV вв. Л., 1940.

Приселков М.Д. Митрополит Иларион — в схиме Никон — борец за независимую русскую церковь // Сергею Федоровичу Платонову — ученики, друзья и почитатели. СПб., 1911.

Приселков М.Д. Нестор-летописец. Пг., 1923.

Приселков М.Д. Троицкая летопись: Реконструкция текста. М.-Л., 1950.

Псковские летописи. М.-Л., 1941. Вып. 1; М.,1955, Вып. 2.

Путевые заметки Эриха Лассоты, отправленного римским императором Рудольфом к запорожцам в 1594 г. Спб., 1873.

Радзивиловская летопись. (Факсимильное воспроизведение рукописи. Текст. Исследования. Описание миниатюр). В двух томах. СПб., 1994.

Рогожский летописец. Тверская летопись. Рязань, 2000.

Россия XV—XVII вв. глазами иностранцев. Л., 1986.

Русское историческое повествование XVI—XVII веков. М., 1984.

Рыбаков Б.А. Древняя Русь: Сказания. Былины. Летописи. М., 1963.

Рыбаков Б.А. Из истории культуры Древней Руси. М.,1984.

Рыбаков Б.А. Киевская Русь и русские княжества XII—XIII вв. М., 1982.

Рыбаков Б.А. Мир истории. Начальные века русской истории. М., 1984.

Рыбаков Б.А. Язычество древних славян. М., 1981.

Рыбаков Б.А. Язычество древней Руси. М., 1987.

Рыдзевская Е.А. Древняя Русь и Скандинавия в IX—XIV вв. М., 1978.

Самоквасов Д.Я. Происхождение русского народа. М., 1908.

Се повести временных лет (Лаврентьевская летопись). Арзамас, 1993.

Седов В.В. Славяне в древности. М., 1994.

Сибирские летописи. СПб., 1907.

Симеоновская летопись. Рязань, 1997.

Синопсис. Киев, 1674 и последующие 30 изданий.

Сказание о Борисе и Глебе. Факсимильное воспроизведение житийных повестей из Сильвестровского сборника (2-я половина XIV века). М., 1985.

Сказание о царстве Казанском. М., 1959.

Скрынников Р.Г. Опричный террор. Л., 1969.

Скрынников Р.Г. Россия в начале XVII в. “Смута”. М., 1988.

Скрынников Р.Г. Самозванцы в России в начале XVII века. Григорий Отрепьев. Новосибирск, 1990.

Скрынников Р.Г. Третий Рим. СПб., 1994.

Скрынников Р.Г. Царство террора. СПб., 1992.

Славяне и Русь: проблемы и идеи. М., 1998.

Славяне и скандинавы. М., 1986.

Славяне и финно-угры: Археология, история, культура. СПб., 1997.

Славянские древности: Этнолингвистический словарь в пяти томах. Т. 1—2. (издание продолжается). М., 1995—1999.

Славянские хроники. СПб., 1996.

Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. 1—3. В семи частях. Л., 1987— 2000.

Смоленск и Гнёздово в истории России. Смоленск, 1999.

Солодкин Я.Г. История позднего русского летописания. М., 1997.

Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Кн. 1—15. М., 1959—1966.

Софийская первая летопись по списку И.Н. Царского // Полное собрание русских летописей. Т. 39. М., 1994.

Софийская первая летопись старшего извода. М., 2000.

Сперанский М.Н. История древней русской литературы. М., 1914.

Творогов О.В. Древнерусские хронографы. Л., 1975.

Типографская летопись // Полное собрание русских летописей. Т. 24. Пг., 1921.

Тихомиров М.Н. Летописи // Советская истоическая энциклопедия. Т. 8. М.,1965.

Топоров В.Н. Предыстория литературы славян: Опыт реконструкции. М., 1998.

Тредиаковский В.К. Три рассуждения о трех главнейших древностях российских… // Полное собрание сочинений в трех томах. Т. 3. СПб., 1849.

Третьяков П.Н. По следам древних славянских племен. Л., 1982.

Трубачев О.Н. К истокам Руси (наблюдения лингвиста). М., 1993.

Трубачев О.Н. Этногенез и культура древнейших славян: Лингвистические исследования. М,. 1991.

Трубачев О.Н. Indoarika в Северном Причерноморье. М., 1999.

Устюжский летописный свод (Архангелогородский летописец). М.-Л., 1950.

Феннел Дж. Кризис средневековой Руси: 1200—1304.

Флетчер Дж. О государстве Русском. СПб., 1905.

Флоря Б.Н. Иван Грозный. М., 1999.

Хроники смутного времени. М., 1998.

Шамбинаго С.К. Иоакимовская летопись // Исторические записки. Т. 21. М., 1947.

Шахматов А.А. Древнейшие судьбы русского племени. Пг., 1919.

Шахматов А.А. Обозрение русских летописных сводов XIV—XVI вв. М.-Л., 1938.

Шахматов А.А. “Повесть временных лет” и ее источники // Труды отдела древнерусской литературы. Т. 4. М.-Л., 1940.

Шлихтинг А. Новое известие о России времени Ивана Грозного. Л., 1934.

Шмурло Е.Ф. История России. М., 1997.

Штаден Г. О Москве Ивана Грозного. Записки немца-опричника. М., 1925.

Экземплярский А.В. Великие и удельные князья Северной Руси в татарский период с 1238 г. по 1505 г. М., 1998.

Энциклопедия “Слова о полку Игореве” в пяти томах. СПб., 1995.

Глава 1. ДАВНЫМ-ДАВНО, ДАВНЫМ-ДАВНО, ДАВНЫМ-ДАВНО… (предлетописная эпоха и предыстория отечественного летописания).

Глава 2. ПРОБУЖДЕНИЕ ДЕРЖАВЫ (эпоха первых Рюриковичей).

Глава 3. “МИНУВШЕЕ ПРОХОДИТ ПРЕДО МНОЮ…” (эпоха Нестора-летописца).

Глава 4. СПОЛОШНЫЕ КОЛОКОЛА (эпоха “Слова о полку Игореве” и нашествий

степняков).

Глава 5. ТВЕРДЬ РОССИИ (эпоха становления Московского царства).

Глава 6. ДВА ИВАНА (эпоха геополитического Возрождения).

Глава 7. СМУТНОЕ ВРЕМЯ — ЯСНЫЙ УМ (период безвластия и летописание Смутного времени).

Глава 8. “НО БЛИЗОК ДЕНЬ, ЛАМПАДА ДОГОРАЕТ…” (эпоха новой династии).

ЭПИЛОГ.

ПРИЛОЖЕНИЕ 1. Василий ТАТИЩЕВ. О истории Иоакима епископа новгородского.

ПРИЛОЖЕНИЕ 2. Валерий ДЕМИН. Потаенная страница древней русской истории.

ПРИЛОЖЕНИЕ 3. Сергей ЭЙЗЕНШТЕЙН. Иван Грозный (киносценарий: 1, 2 и 3 серии).

Очередная книга доктора философских наук Валерия Никитича Демина продолжает серию его публикаций по русской истоии и предыстории. Она занимает промежуточное место между четырьмя ранее вышедшими в нашем издательстве книгами: “Тайны русского народа” (1997), “Тайны земли русской” (2000), “Загадки Русского Севера” (1999), “Загадки Урала и Сибири” (2000). Опираясь на анализ многочисленных летописных первоисточников, автор сосредоточивает внимание на наиболее загадочных вопросах и нерешенных проблемах русской истории.

Вам ничего это не напоминает? Ну, конечно — перед нами хорошо знакомые былинные богатыри — Илья Муромец, Добрыня Никитич, Алеша Попович, Святогор, Вольга, Дунай и другие. Чем они отличаются от странствующих рыцарей? Практически ничем (рис. 99)! Непонятно одно: в какую конкретную эпоху они жили. Вроде бы былины подсказывают точный ответ: князь Владимир, например, — вполне историческое лицо, из летописей известно и когда он жил и где правил. Но Владимир Красное Солнышко — заведомо собирательный образ, объединивший в себе двух реальных князей —Владимира Святого и Владимира Мономаха — и привязанный к более поздней татаро-монгольского ига. Более того, происхождение образа Красносолнечного князя вообще теряется в таких безднах. Что захватывает дух — но об этом чуть позже. Истинные же корни русских богатырей и всего рыцарства восходят к несравнено более древним временам.

В 1982 году вышла в свет книга Франко Кардини "Истоки средневекового рыцарства" (ее первод на русский язык опубликован в 1987 году). Как видно уже из названия, автор ставит целью — выявить исходные точки самого феномена рыцарства. Его духовные начала ученый видит в традициях первобытного шаманизма, а практику — в кочевническом богатырстве. Рыцарь и богатырь неотделимы от коня, поэтому временные параметры определяются достаточно просто: лошадь была одомашнена не ранее третьего тысячелетия до новой эры, следовательно, странствующие на конях богатыри не могли появиться раньше указанного времени. Впрочем, раньше и не надо!

Наше культурно-историческое поле по сей день во многом представляет собой нераспаханную целину. Мы даже не подозреваем, какое богатство таится под ее нетронутым травяным покровом. Нас продолжают уверять, что героический эпос представляет собой продукт исключитнльно художественного творческого и чистого вымысла. В действительности же архаичный фольклор (куда относится большинство русских былин) — это закодированный в системе устойчивых образов-клише знания о древнейшем прошлом наших предков. Уже в XIX веке было обращено внимание на поразительное совпадение русских былинных богатырей с героями персидского эпоса, хотя вывод из этого неоспоримого факта делался неправильный: дескать, русские былинные образы заимствованы из древнеиранской культуры. Даже доспехи — кольчуги и остроконечные шлемы — у русских и иранских витязей похожи, не говоря уж о том, что одного из главных героев древних персидских сказаний зовут Рустам (Рустем), то есть налицо иранизированное имя одного из праотцев русского народа — Руса.

Что же должно означать подобное совпадение? Только одно: у русских и иранских богатырей общие корни, общие предки, общие традиции. В данном плане Франко Кардлини прослеживает исторические корни рыцарства не только до парфян — преемников Персидской державы, — но даже до скифов и киммерийцев — хозяев евразийских степей в античную эпоху. Он совершенно правильно обращает внимание на то, что уже тяжеловооруженные сарматкие всадники — катафрактарии (рис. 100), вместе с конем облаченные в пластинчатые латы — даже по виду своему напоминают позднейших средневековых рыцарей.

Иногда дело представляется таким образом, что русские богатыри находятся на службе стольнокиевского князя. Ничего подобного! Вчитайтесь хорошенько в былины и вдумайтесь: и киевский князь, и русские богатыри — каждые сам по себе. Былинные богатыри достаточно самостоятельны и независимы от великого князя: захотят дружить с ним — дружат, не захотят — ищи ветра в поле. И уж никак нельзя сказать, что богатыри находятся в вассальной зависимости от князя. Они служат вовсе не ему, а общерусскому делу — защите родной земли и ее населения, руководствуясь исключительно собственным свободным решением.

Я всегда разделял данную точку зрения, а недавно она нашла лишнее подтверждение. Просматривая в очередной раз дореволюционные издания фольклора, наткнулся на текст, мимо которого прошли последующие публикаторы. Он был записан на Терском берегу Белого моря от сказительницы Ольги Вопиящной и опубликован в 1908 году в сборнике "Былины новой и недавней редакции из разных местностей России". Речь идет о тексте, посвященном сватовству Соловья Будимировича к Забаве Путятишне. Вообще-то эпическое сватовство — сюжет, достаточно популярный в устном народном творчестве разных народов. Традиционен он и для русских былин. Практически все русские богатыри перебывали в роли удачливых или неудачливых женихов. Исключение — разве что старый холостяк Илья Муромец: у него, правда, есть внебрачный сын (по другим вариантам — дочь), о чем подробнее будет сказано ниже.

С точки зрения расшифровки закодированных древних смыслов несомненный интерес представляет также имя одного из старших былинных богатырей — Вольга. Во многих текстах былины, записанных в разных местах, он именуется Волхом, то есть “волхвом”. В дальнейшем в народном представлении, как было показано выше, архаичный образ Вольги слился с исторической фигурой другого волхва — Олега Вещего. Представляется, однако, что в имени Волх (Вольга) скрыт еще один более глубокий пласт, связанный со старославянским названием “великана” — “волот” (оба слова — однокоренные). Волх Всеславич он и волхв, и волот (Великан). Это многое проясняет в этом весьма загадочном былинном образе, естественно вписывающемся (вместе с исполином Святогором) в общекультурную концепцию и легендарную историю, согласно которой в древнейшие времена на земле обитала особая раса людей-великанов.

Сразу же отвечаю на последний вопрос: сопряжено — да еще как! Содружество былинных богатырей (рис. 102) представляет собой типичное рыцарское братство! Оно вписывается в общую логику развития подобных организаций и является предшественником средневековых рыцарских орденов. Описания русских рыцарских братств сохранились в былинном цикле, посвященных службе на Заставе Богатырской — собирательного образа русского рыцарского образа. Количество членов богатырского братства колеблется от семи до тридцати одного, все они известны поименно. Однако поскольку к моменту записи былин (конец XIX — начало XX века) неграмотные, как правило, исполнители уже слабо представляли древние исторические реалии, в их сознании происходило неизбежное смешение прошлого и настоящего, многие подробности искажались, важные детали утрачивались, а то и просто забывались. Так произошло, к примеру, с былиной про Заставу Богатырскую, записанной в начале ХХ века Николаем Евгеньевичем Ончуковым от известной печорской сказительницы Федосьи Емельяновны Чуркиной. В былине в составе воинского братства действует 31 богатырь (30 + 1), но к моменту фольклорной записи исполнительница помнила уже только 18 имен. Остальные забыла, о чем честно призналась фольклористу. Тем не менее с точки зрения рыцарской темы упомянутая былина представляет колоссальный интерес:

Совершенно очевидно, что корневая основа “ил” имеет фундаментальное значение в индоевропейской, финно-угорской и семитской мифологии и восходит к той эпохе, когда между соответствующими протоэтносами, их языками и культурами не существовало непроходимой грани. Представляется достаточно вероятным, что образ русского былинного богатыря Ильи Муромца как раз и совместился с еще более древним мифологическим и историческим героем, древнее имя которого оказалось созвучным новому христианизированному имени. Во всяком случае, углубленный лексический и смысловой анализ свидетельствует в пользу такого предположения. Кто был этот древний герой? Какой культуре принадлежал? Какие напластования отделяют его от современной эпохи? На эти вопросы еще предстоит ответить.

Но вернемся к богатырскому рыцарскому братству. Его следы обнаруживаются в одном интереснейшем древнерусском произведении, известном под названием "Сказание о киевских богатырях". Полное название литературного памятника "Сказание о Кеевских (так!) богатырех, как ходили во Царьград и как побили цареградских богатырей, учинили себе честь". Записано было сие Сказание где-то в XVII веке, а потому, по странной логике ученых мужей, считается исключительно выдумкой грамотеев того же самого века. По счастью, не все так наивно думают. Уже первый публикатор памятника Елпидифор Васильевич Барсов считал его прозаическим пересказом очень древней и оригинальной былины. Представляется, что он был как никто прав и вот почему.

Сюжет Сказания достаточно непривычный и для “стандартной” былины, и для традиционной древнерусской повести. 42 царьградсских богатыря замышляют захватить Киев. Об этом становится известным князю Владимиру: видимо, разведслужба четко работала во все времена. Князь приглашает Илью Муромца "с товарыщи" (всего товарищей семеро) и исспрашивает совета: как быть. Богатырское братство предлагает действовать на опережение, самим отправиться в Царьград и захватить там "языка". Сказано — сделано: русские богатыри седлают коней и отправляются в самое сердце Византийской империи. По пути с ними случается странная история, совершенно непонятная с точки зрения здравого смысла. Они встречают двенадцать царьградских богатырей, которые, как и русские, идут на разведку — но только уже в Киев. И вот тут-то и происходит самое интересное: вместо того, чтобы не допустить проникновение вражеской разведчиков на свою территорию, обе группы богатырей вступают в переговоры и … решают обменяться друг с другом одеждой.

У царьградцев одежда (плащи?) черная — "каличья", говорится в Сказании, то есть "странническая": лазутчики прикинулись пилигримами. У Ильи Муромца "со товарищи" — одежда (плащи?) светлая. Предводителя царьградской разведгруппы зовут Никита Иванович. Любопытное уточнение, не правда ли? Как вы думаете: на каком языке объяснялись богатыри и о чем вообще идет речь в древнерусском Сказании? Догадаться особого труда не составляет: речь идет о встрече рыцарей одной и той же национальности, но, по-видимому, представляющих различные ответвления одного и того же братства (ордена). Кроме того, имеется некоторая общая идеология и система запретов, которые не позволяет богатырям трогать друг друга. Стоит ли после этого удивляться, что обе группы рыцарей-богатырей договорились очень быстро, обменялись одеждой и каждая отправилась куда и собиралась.

Разведгруппа Ильи добирается до Царьграда, проникает во дворец и подслушивает под окном, о чем же совещается император Константин со своими военачальниками. Тех, похоже, волнует один вопрос: какова численность киевской дружины, то есть сколько братьев-сподвижников у Ильи Муромца. Тот сам подсказывает — тридцать два (на десять меньше чем у императора Константина). Тем не менее в битве на Смугре-реке (где она находится — не ясно) русские одерживают победу и захватывают в плен Тугарина Змиевича, везут его в Киев на допрос к князю Владимиру, и тут же просят, чтобы тот отпустил пленника восвояси. Тем и всё и завершается.

Вот такая интересная история. Трудно избавиться от впечатления, что в Сказании действуют не смертельные враги, а, напротив, давние друзья —представители одной "команды" (то бишь рыцарского ордена), временно оказавшиеся на разных территориях, но всегда и по любому вопросу могущие договариться. Остается добавить, что отчество князя Владимира, согласно Сказанию, — Всеславич, а шестерых ближайших сподвижников Ильи Муромца зовут Добрыня Никитичин (так по тексту!), Дворянин Залешанин, Олеша Попович, Щата Елизынич, Сухан Доментьянович и Белая Палица. Вот какие, оказывается, герои-богатыри на Руси были, а мы теперь про них ничего и не знаем. Остались только скупые намеки полубеллетристического памятника. Но и на том спасибо — по крайней мере, теперь известно, что и на Руси практиковались настоящие рыцарские прозвания, ибо, например, полное имя последнего из перечисленных богатырей звучит так — “Белая Палица, красным золотом украшена, четьим [отборным] жемчюгом унизана, посреде тоей палицы камень, самоцветной пламень”. Хотя всех богатырей семеро, это, так сказать, — узкий круг. Имеется еще и более широкий: всего русское богатырское братство насчитывает 32 рыцаря. Но семеро — традиционная мистическая цифра, характерная для многих тайных обществ. Спроста это или неспроста?

На первый взгляд рыцарское (или, что то же самое, богатырское) братство представляется чисто военной организацией. Одновременно хорошо известно, что в такой воинской структуре духовная и ритуальная стороны всегда имели далеко не втростепенное значение. Я бы сформулировал данный тезис еще более определенней, четче и жестче: рыцарство без конкретной идеологии (и соответственно — отдельный рыцарь без идеи) — вообще ничто. Более того, идея здесь — даже первична! Вначале была идея, цель, идеал, а затем уже под них подбиралась подходящая воинская структура, призванная наилучшим и возможно кратчайшим путем способствовать оптимальному решению любой проблемы и достижению цели. Поскольку за идею прихождится бороться, а идеал — защищать, постольку для этого и требовалась мощная военная организация, с железной дисциплиной и исполнителями без страха и упрека.

Откуда же взялась такая идея, о смысле и содержании которой будет сказано ниже? Принято считать, что возникла она, так сказать, сама по себе — в соответствии с духом и требованием времени. Такое представление ошибочно! В основе идеологии средневекового рыцарства лежало не одно только христианское учение, но кое что и другое. Причем такое, что сами рыцари вынуждены были тщательно скрывать и от церкви, дабы не быть обвиненными в язычестве или ереси, и от непосвященных профанов — по причинам, понятным и без объяснений. Эта тайная доктрина базировалась в основном на древнем мировоззрении, доставшихся путем его передачи из порколения от Посвященных разных эпох и народов — египетских и вавилонских жрецов, персидских магов, индийских брахманов, иудейских первосвященников, кельтских друидов, славянских волхвов, эллинских прорицателей и т.п.

Тайная эзотерическая традиция существовала испокон веков. Передаваясь от народа к народу. От поколения к поколению она лиши видоизменяла форму, нередко приспосабливаяс к суровым требованиям действительности. Так, древнейшее учение о бессмертии и абсолютном знании, сосредоточенных в Камне Грааля, в средние века неоднократно пытались приспособить к христианскому учению. В результате этих усилий родилось представление уже не о Камне, а о Чаше Грааля, в нее якобы Иосиф Аримасфейский собрал кровь Иисуса Христа, распятого на кресте. Именно Эта Чаша Грааля считалась чудодейственной, почиталась, прославлялась и являлась объектом неустанных поисков. При этом с точки зрения официальной церкви сама идея все равно считалась апокрифической, а ее популяризация — полуеритической.

Были однако и такие, кто не пытался уйти в "несознанку", а, напротив, стремился утвердить сакральное мировоззрение в качестве единственно истинного знания. Такие подвижники новой веры объявлялись еретиками и становились объектами пристального внимания инквизиции. Собственно, необходимость искоренить одну из первых таких ересей, известной под названием альбигойской, и была создана святая инквизиция. История альбигойцев хорошо известна и поучительна. В 1209—1229 годах против них даже организовывались специальные крестовые походы, в результате чего на юге Франции была под корень уничтожена альбигойская ересь, поголовно истреблены сотни тысяч ее приверженцев и навегда исчез целый пласт средневековой культуры, в которой не без основания видели начало европейского Возрождения.

Нас, однако, сейчас интересует не христианизированная суть альбигойского учения и не альбигойские войны, а тот общеизвестный факт, что альбигойская доктрина не была оригинальна по своей природе. На европейской почве она явилась всего лишь продолжательницей распрастраненного по всему миру — от Китая до Ближнего Востока — манихейского учения, которое, в свою очередь, опиралось на зороастрийскую доктрину и древнеарийскую традицию, тесно связанную с древней Гипербореей — северной Прародиной человечества. Другими словами, в Средние века повсюду в Европе возникали очаги тайного учения и проповедывавших его тайных обществ, которые по сути своей являлись прямыми приверженцами вероучителя Мани (ок. 216 — ок. 277), по имени которого и названо манихейство, и пророка Зороастра, жившего не позднее VI века до н.э.

Здесь, однако, имеется один весьма существенный нюанс. Вряд ли архаичное представление деления Мира на Добро и Зло была воспринята древними славянами от пророка Мани или проповедников его учения. Скорее всего, дуалистическое видение наших предков и прапредков — наследство иных времен, общей индоевропейской, арийской и гиперборейской культуры. Древнерусское устное народное творчество насквозь пронизано дуальным мировоззрением, то есть представлением о Вселенной как арене борьбы Добра со Злом. Самая древняя потаенная книга Древней Руси, получившая наименование Голубиной (Глубинной) книги, раскрывает суть дуальной концепции мироздания в форме поэтической притчи о двух (космических) зайцах, олицетворяющих Правду и Кривду. В одной из записей, сделанных на Русском Севере, это представлено так:

В позднейшие эпохи древнее знание, идеология и связанные с ними традиции неизбежно приобретали законспирированный характер. Однако тайные общества — ни в коем случае не являются изобретением недавнего времени. Они существуют столько же, сколько существует человечество на земле, и в архаичных социумах распространены также широко, как и в развитых обществах. Обряды инициации (посвящения) выявлены и изучены среди не затронутых цивилизацией племенах Австралии, Новой Гвинеи, Полинезии, Амазонии и т.д. Тайные организации, объединяющие своих членов с помощью кровавых ритуалов (наподобие "людей-леопардов" в Центральной Африке), известны на всех континентах и независимо от климатических зон.

Из обычаев древнейших предков произростают и воинские ритуалы, которые закрепились и получили дальнейшее развитие в жизни воинских братств и рыцарских орденов. Описание некоторых древнейших обрядов сохранилось и в русском былинном эпосе, например, в эпизоде передачи сакральной силы от умирающего Святогора Илье Муромцу.

Как известно, первым актом становления Ильи Муромца как святорусского богатыря (после пролога исцеления его каликами перехожими) было воспреемствование силы и получение благословения на жизненные и ратные подвиги от старейшины богатырского пантеона великана Святогора. Прежде чем отправиться в Киев ко двору князя Владимира, Илья держит путь на Север, в Каменную страну, где живет Святогор. В прозаическом пересказе былины, по записям П.Н.Рыбникова, край, где повстречались два русских богатыря, поименован Сиверными (то есть Северными) горами. По некоторым версиям имя набольшего богатыря звучит как Светогор. Да и горы, где он обитает, названы Светлыми. Акт передачи силы и старшинства от Святогора к Илье носит типичный ритуально-мистический характер: Святогор лежит в каменном гробу, из которого ему уже не суждено подняться (что, кстати, полностью совпадает с сюжетной линией мифа о смерти Осириса), и в этот момент “пошла из него да пена вон”. При помощи этой таинственной “пены” и совершился акт передачи силы от одного богатыря к другому:

О традиционном мужском братстве, имеющем непосредственное отношение к древней русской истории и культуре, подробно рассказывается в агиографическом литературном памятнике, посвященном одному из создателей славянской письменности Кириллу (в миру Констатнтина). В "Житии Константина Философа, первого наставника и учителя славянского народа" (известном в 48 списках) рассказывается о его путешествии (еще до создания славянской азбуки) по землям Хазарского каганата, где он, помимо проповеди христианства и всего прочего, овладел древнееврейским языком. Как станет понятно ниже, это оказалось немаловажным и для общения с язычниками, выходцами из Гипербореи. Да-да, не улыбайтесь: явственные следы Гипербореи обнаруживаются в каноническом древнерусском житии, когда в нем заходит речь о таинственном “тульском народе”, с которым Кирилл-Констанстантин столкнулся где-то на обратном пути из Хазарии в Византию. Привожу этот исключительно интересный фрагмент жития полностью:

Что же это за такой — "тульский народ"? Никто и никогда толком объяснить не мог — ни богословы, ни ученые-комментаторы. Высказывались робкие предположения, что, возможно, "фульцы" имеют какое-то отношение к таврическому городу Фулле (в районе современного Коктебеля), где непродолжительное время процветала греческая колония. Но такая версия ничего не прибавляет к знанию (точнее — к незнанию) о загадочном "тульском народе", ибо в житии о нем говорится как о народе языческом, а в Фулле находилась христианская община и одно время даже существовала собственная епархия. Кроме того, в Житии Константина говорится не о жителях города, а о целом народе, на худой конец — о некрещенном племени дендропоклонников (между прочим, в болгарском тексте Жития именно так и сказано — "племя", а не "народ").

Что касается поклонения деревьям, то оно сплошь и рядом было распространено среди многих народов Европы, включая славян, еще до недавнего времени (пережитки таких языческих верований кое-где сохранились и поныне). Священному тысячелетнему дубу на днепровском острове Хортица (названного так в честь древнего Солнцебога Хорса) поклонялись наши предки вплоть до введения христианства. Мифологема-символ вошла также в до боли знакомые с детства пушкинские стихи: "У Лукоморья дуб зеленый…" Случайно ли? В истории по большому счету ничего случайного не бывает. А то, что представляется случайным, на самом деле обусловлено более общей и не всегда понятной закономерностью.

В знаменитой книге крупнейшего византийского историка VI века Прокопия Кесарийского “Война с готами” также содержится подробнейшее описание “острова” Туле (Фуле):

“Этот остров Фула очень большой. Полагают, что он в десять раз больше Британии (Ирландии). Он лежит от нее далеко на север. На этом острове земля по большей части пустынна, в обитаемой же части живут тринадцать племен., очень многолюдных, и у каждого племени свой царь. Здесь каждый год происходит чудесное явление. Около летнего солнцеповорота в течение приблизительно сорока дней солнце здесь никуда не заходит, но в течение этого времени непрерывно сияет над землей. Но (не меньше) месяцев через шесть после этого, около зимнего солнцеповорота, дней сорок солнце совсем не показывается над этим островом и он погружен в непрерывную ночь. [Точнейшее описание полярных дня и ночи, к примеру, на широте северной оконечности Кольского полуострова или Новой Земли. — В.Д.]. Это время живущие здесь люди проводят в полном унынии, так как они не имеют никакой возможности тогда сноситься друг с другом. Лично мне отправиться на этот остров, чтобы своими глазами увидать то, что мне рассказывали, хоть я и очень старался, никак не удалось”.

По Прокопию, древние тульцы “не носят одежды, не ходят в обуви, не пьют вина, не добывают себе никакого пропитания посредством возделывания земли”. Они не пашут земли, мужчины и женщины заняты только охотой.

"Тульский народ" ("тульцы"), как они описаны в Житии Кирилла — типичное мужское братство, поклоняющееся священному дубу и не посвящающее в сакральное таинство женщин. Дуб здесь — своеобразный патриархальный символ и одновременно архаичный пережиток древнего тотемизма. Аналогичные символы-тотемы обнаруживаются в русском былевом эпосе. Чисто мужские воинские братства описываются в одной из популярнейших русских былин, записанных в разных местах и во множестве вариантов, о богатырях на Соколе-корабле. Патриархальная архаичность сюжета раскрывается в самом символе Сокола, представляющем собой ни что иное как древний тотем. Корабль, на котором плывут богатыри, также свидетельствует о глубочайшей древности сюжета, а именно — о том времени, когда сами богатыри были безлошадными по той простой причине, что лошадь еще вообще не была приручена. Наконец, о многм говорит и перечень самих богатырей, плывущих на Соколе-корабле. Ниже приводится один из вариантов былины, записанный в Вологодской губернии в самом начале XIX века — еще до нашествия Наполеона:

Не обессудьте за пространное цитирование, но здесь важна каждая деталь. Обращаю внимание на тотемные (змеино-зверино-каменные) аксессуары Сокола-коробля, а также (и в особенности!) — на эту сакраментальность: люди — незнаемые, незнакомые (почти что тайное общество). Перед нами типичное мужское братство, которому совсем недалеко и до рыцарского ордена. В самом деле, команда Сокола-корабля — сплошь богатыри. Среди них особо обозначены центральные образы (в этой иерархии — вся соль былины): старшой почти всегда, разумеется, Илья Муромец, среди ближайших сподвижников упоминаются Добрыня Никитич, Алеша Попович, Святогор (вот она архаика!), Покан-богатырь, Еруслан Лазаревич и даже Степан Разин. Рейтинг, понятно, весьма любопытный. Но разве в этом главное? Главное — в таинстве мужского воинского братства.

Подобные патриархальные объединения проходят через всю русскую историю — от первобытных времен до опричнины Ивана Грозного. Тайное общество, созданное в Александровской слободе по всем правилам рыцарских орденов, наверняка имело свой устав, четкую организацию, продуманный ритуал, символику и, быть может, какую-то документацию. Не исключено, что часть реликвий до сих пор хранится где-нибудь в подземных тайниках опричной "столицы" вместе с уникальной библиотекой Ивана Грозного и другими бесценными сокровищами.

Беломорская былина о Потыке, записанная А.В. Марковым, интересна во многих отношениях. Например, она включает в себя в качестве проходного эпизода основной сюжет былинного цикла о Добрыне Никитиче — бой со Змеем. Добрыня — один из трех названных членов дружинного братства. Два других — Илья Муромец и Потык. Есть еще двенадцать не названных по имени боатырей, которых взял в плен король Тульской земли. Именно так поименована она в фольклорном тексте. А сам ее властитель зовется Тульским королем — ну точь-в-точь как в знаменитой балладе Гёте (вот ведь какие невероятные совпадения случаются!). Другими словами, в русской былине сохранилась память о древней прародине индоевропейских и других народов земли Туле-Гиперборее. Предлагавшееся же маститыми учеными толкование: дескать, под Тульской землей следует понимать Турцию (а под Тульским королем — турецкого султана) — ни в какие ворота не лезет. Хотя бы потому, что сюжету русской былины многие тысячи лет, а турки-османы появились в Малой Азии и стали историческими соседями Руси только в XIV веке. Не подходят на роль туляков-гиперборейцев и летописные торки.

По справедливости говоря, Тульский король захватывает в плен русских богатырей не вероломно, а честным путем: он выигрывает их у князя Владимира в “пешки-шахматы”. Стольнокиевский князь сначала проиграл Хозяину Тульской земли золотую казну, а затем, войдя в азарт, — впридачу еще двенадцать богатырей-телохранителей. Вызволить заложников из не слишком почетного плена и берется отважный богатырь Потык. Выполняет задание он блестяще — без сучка и задоринки: отыгрывает не только русские деньги и незадачливых пленников, но еще и жену себе в придачу — Тульскую царевну (королевишну?) по имени Авдотьюшка:

В беломорской былине о Потыке две таких царевны, два антипода — как Белый и Черный Лебедь в балете Чайковского “Лебединое озеро”. Центральное место в русской былине (в любых ее вариантах) занимает демоническая Марья Лебедь Белая (в варианте, записанном А. Марковым, она вообще “змеиного происхождения” и именуется то Марьей, то Марфой). Она не только соблазняет Потыка, но и попеременно обращает русского богатыря в черного ворона, коня, горностая и “серый камешок”. От каменного заклятия Потыка освобождает Илья Муромец, забрасывая “камешок” в поднебесье. Илья же как глава дружинного братства помогает Потыку расправиться со злокозненной женой. (Напомню: стержень былины о Потыке составляет архаичный эпизод с заранее замысленным умиранием Марьи Белой Лебеди, дабы взять с богатыря слово — последовать за ней в могилу. После того, как оба оказались в Подземном царстве, Марья воскрешает себя и пытается по-настоящему убить мужа. Здесь-то на помощь и приходит Илья Муромец: коварный замысел не удается, и богатыри-побратимы не без удовольствия вешают коварную демоницу в “петёлке вареной”). Потык женится на второй Белой Лебеди — гиперборейке-тульчанке Авдотьюшке, дочери короля Тульской земли, выигранной у того в “пешки-шахматы”. Так древняя предыстория Руси доходит до нас в не умирающих фольклорных образах, сюжетах и мифологемах.